И тут он рухнул лицом в кусты…

44

Из выпуска российской программы новостей «Вести»: «Сегодня утром произошло еще одно трагическое происшествие. Прямо какой-то рок довлеет над Россией…

В восемнадцати километрах от железнодорожного узла Грязи произошло лобовое столкновение составов. Из-за необъяснимой, грубейшей ошибки опытного диспетчера скорый поезд «Москва-Адлер» столкнулся с товарняком, везшим донецкий уголь. Экстренное торможение смогло лишь немного смягчить удар. В результате аварии двадцать вагонов сошли с рельсов. Оба электровоза раздавлены всмятку. К счастью, пожар не возник…

Сведений о жертвах пока не поступало. На месте катастрофы ведутся спасательные работы, туда выехала специальная комиссия МПС и следственная бригада Генеральной прокураторы. Подробности – в нашем вечернем выпуске…»

45

СУВАЕВ И ДОГОНЯЙ (2)

Я подошел к стене и поднял ногу. В такие моменты вспоминается многое… Во всей этой процедуре заключен мудрый многовековой ритуал, а вовсе не примитивная физиология, как считает большинство людей. И дело тут вовсе не в обвалившейся стенке, хотя анекдот не так уж и плох… Обнюхать место, где до тебя уже «приземлялись» другие, определить безопасное место, где можно позволить себе расслабиться и, будучи уже не ощетинившимся бойцом, вечно готовым к схватке, а беззащитной божьей тварью, немного побыть самим собой, снять внутренние запреты, вкусить мгновение раскрепощенности, расторможенности… Потом пометить это место своей персональной меткой и идти на поиски другого места. Так постепенно и выстраивается весь традиционный и выверенный, отработанный до малейших деталей маршрут прогулки под названием жизнь…

Если уж пространство твоего бытия замкнуто, то надо превратить его во что-то законченное, своего рода произведение искусства – вроде икебаны, бонсая или сада камней…

В этом смысле японское искусство (вернее, его философия) было особенно близко Догоняю. Впрочем, и знал-то он его только благодаря программе токийского телевидения, что весь последний месяц ежедневно показывали по тринадцатому каналу в порядке культурного обмена.

И тут на тебе – сука, очень похожая на длинноногого худосочного поросенка: белая с черными пятнышками и закрученным тоненьким хвостиком. Выбила из колеи, нарушив гордый и спокойный ход мыслей… И эта, с позволения сказать, собака начала ластиться ко мне! Нет, вы можете это себе представить?! И претендует едва ли не на ответные ласки… Ну, есть ли в этом мире понятие чести, совести, справедливости наконец? Неужто чистая порода совсем перестала цениться? Кто был никем, тот станет всем? Р-р-р-гав!..

Так что на этот раз (редчайший случай!) Догоняй был почти солидарен со своим Хозяином, когда тот оскалился и бешеным рыком отогнал прочь несчастного «поросенка». Догоняю даже захотелось злорадно потявкать вслед понуро трусившей в никуда псине, но тут же его охватил стыд и раскаянье. Ему вдруг стало очень жалко эту нелепую собачонку, убежавшую с побитым видом, но поздно!.. Зазнайство, чванливость, снобизм еще никого до добра не доводили.

Он даже представить себе не мог, что еще неделю назад в его ушастой голове не рождалось ничего похожего на такие мысли, и вообще те, старые его мысли в большинстве своем были скорее ощущениями, стихийными порывами, желаниями не духа, но тела. Эмоциональная сторона, неосознанность подавляюще преобладали в нем тогда, определяя наглядно-образный характер мышления. А вот теперь по-ди-ж-ты!..

Догоняй почти не чувствовал того напряжения, в коем отныне постоянно находился его маленький мозг, каждая клеточка которого (включая те, что всю не столь уж долгую собачью жизнь находятся в резерве) была задействована и работала на износ.

Потом Догоняй увидел в переулке знакомую фигуру. Хозяин тоже заметил Суву и скорчил брезгливо-презрительную гримасу. Дескать, опять тащится эта задрипень… Эх, прищучил бы, да боязно – вдруг на перо наткнешься?..

Пес и раньше способен был почувствовать такие мимико-психологические тонкости (собаки вообще прекрасные интуитивные психологи), но до сих пор не давал себе труда обмыслить их, вовлечь свои оценки в «словесную форму», Теперь пришло такое время…

Тимофей Михайлович никогда особенно не нравился Догоняю, не нравился псу и его запах – вечная смесь луково-пивного и распаренно-потного духа. Впрочем, обожай он своего Хозяина, за милую душу полюбился бы ему и этот «коктейль». Собака – существо крайне отзывчивое, порой и вовсе беззаветное.

Догоняй очень боялся Хозяина, но одновременно и сочувствовал ему, вернее, пытался найти в Тимофее Михайловиче нечто такое, за что бы ему следовало сочувствовать. Само собой, не все многочисленные слабости Хозяина были мерзкими: имелись и маленькие, трогательные слабинки, вполне подходящие для этой цели. Но сейчас у кобеля пропала всякая охота пестовать и лелеять в себе сочувствие к этим самым милым пустячкам. Перед ним был мерзкий тип, волею несправедливой судьбы доставшийся ему в Хозяева, и с этим надо было что-то делать…

А странный человечишка, откликающийся на кличку «Сува», чем-то очень даже импонировал Догоняю. То ли своей зависимой независимостью, то ли непринужденным, но при этом вовсе не гордым поведением, то ли нравом веселым. И, главное, он так смотрит на меня, – думал пес, дружелюбно виляя хвостом, – чувствуется, очень хочет погладить, но никак не решается, бедняга.

И вдруг Догоняй принял решение с доселе непостижимой для него смелостью и безоглядностью: «Если Хозяин набросится на Суву, когда он станет гладить меня, я Хозяина у-ку-шу». И Догоняй на миг даже почувствовал во рту сладковатый вкус хозяйской крови – как-то раз он слизнул с линолеума каплю, капнувшую из разрезанного Тимофеем Михайловичем пальца. Хозяин потом долго вымещал злость на диване, пиная его ногами, и, конечно же, на псе, хотя больше всего Тимофею Михайловичу хотелось ущипнуть за бок свою непоколебимую и неприступную супругу.

«Я сделаю так, что Сува просто не сможет меня не погладить, – была вторая решимость Догоняя. Возникла и третья, хотя и менее законченная и утвердившаяся: – Ну а если Хозяин ударит меня, я от него уйду».

Тем временем Сува приблизился к своему бывшему дому – ветхой пятиэтажной «хрущобе», которая по плану реконструкции Москвы подлежала сносу тридцать лет назад.

Он все еще не до конца оклемался и потому даже не обратил внимания на двигавшуюся в это время по улице и привлекавшую всеобщее внимание демонстрацию провозвестников Судного Дня. Ему было ровным счетом наплевать, та же это «кодла», на которую он натолкнулся в катакомбах Белого Дома, или что-то новенькое. Пущай себе поют, в бубны бьют, хоть по-волчьи воют, лишь бы его самого не трогали!..

Это случилось с Сувой около пивного ларька на углу Сталинградского проспекта и улицы Кеннеди. Цедя из пол-литровой баночки от века разбавленное пиво (в приличные заведения клошаров не пускали), он вдруг почувствовал, что банку кто-то вырвал у него из рук – вернее, она просто испарилась. В горле уже не было и следа пива, а в желудке – той, приятной тяжести, что скоро начнет переходить в изнурительную отрыжку. Да и пивной ларек, сотворенный в стиле Пизанской башни, куда-то безвозвратно исчез. И самое странное, Сува сейчас прочно сидел на стуле и тупо смотрел на свою пустую руку.