Сува не сразу усек, чего от него хочет пес. Во время прогулки тому раз пять пришлось написать на песке слово «лес», пока до клошара дошло, что заветная мечта Гуни – побывать за городом. И вот на следующий день, купив кое-какую провизию, зашив свои в очередной раз лопнувшие ботинки и притащив откуда-то старый, но еще вполне целый намордник, Сува повел кобеля на трамвайную остановку.

А потом была электричка – целое море впечатлений: изуродованные скамьи, какие-то туристы с бородами, рюкзаками и гитарой, дачники с сумками на колесах, связками досок, лопатами, тяпками и саженцами, вагонные запахи, покачивание и дрожание пола, машинное рокотание моторной секции и, конечно же, мелькающие за окнами пейзажи. В своем нынешнем состоянии Гуня прекрасно отличал реальный объект от его изображения, а быстро движущиеся картинки теперь не ускользали от него, не превращались в абстрактные цветовые пятна.

– Ка-акая хо-орошая собачка… – норовила погладить его сердобольная старуха. Догоняй не стал уворачиваться – пускай… – Это какая порода? – спросила у Сувы. Тот хотел было раздуться от гордости, потом передумал и ответил с вызовом:

– Хрен-бернар. А вы как думали?

– А я не разбираюсь, – добродушно ответила бабка. – Овчарку еще отличу или там… бульдога. Ну, болонку – само собой. А тут – особая стать…

– Пакистан это, точно, – с достоинством произнес молчавший до сих пор молодой, деловой очкарик в кожаной куртке. – Болезненные очень, дорогие собачки, но зато… – Он не договорил, даже причмокнул губами – пауза была многозначительной.

Сува сейчас вовсе не стеснялся своего затрапезного вида – на поездку в лес многое можно списать. И все-таки с та-акой породой был явный диссонанс. Деловой очкарик сразу же почувствовал это и, подсознательно насторожившись (а может, просто позавидовав), начал расспрос с пристрастием:

– Если не секрет, сколько за него дали?

– Это подарок, – довольный своей сообразительностью, ответил клошар. Мне б ни за что не хватило… – И этак доверительно улыбнулся.

– Послушайте, а… – Глаза парня заблестели. Сува уже слышал в воздухе хруст стотысячных купюр.

– Нет, нет! – Он яростно замотал головой. – И не говорите. Он мне вместо сына… – Разговор был исчерпан. Парень вроде бы понимающе кивнул и отвернулся к окну.

Воцарилось молчание. И тут Сува вспомнил свое ночное «приключение». Хорошо хоть его собственное тело после обмена продолжало храпеть, и гость не смог увести этот мешок с костями под холодный дождь и ветер, не сунулся сдуру под колеса или не попытался прыгнуть с моста. Клошар слышал о таких случаях – переселение душ уже полным ходом катилось по Москве, а земля, как известно, слухами полнится…

На этот раз Сува прямо из нагретого, уютного лежбища (теплый, ровно колышущийся мохнатый собачий бок прижался к животу) перенесся в ярко освещенное помещение. Это явно не было продолжением его путаного, бледного сновидения. Свет резанул по привыкшим к темноте, отдыхающим глазам. Петр зажмурился, выдавив по слезинке из каждого глаза, потом осторожно открыл щелочки, начал осматриваться. Перед ним поблескивал, мигал и гудел мощным ровным гудом некий огромный пульт, украшенный поверху десятиметровой длины технологической схемой, состоящей из моргающих лампочек.

Людей за пультом было всего двое. На соседе желтая шапочка, куртка, штаны и этакие хирургические бахилы. Значит, и на нем тоже. Только зачем этот маскарад? Они ведь не в чане с кислотой сидят…

– Ну что, Петров? – вдруг спросил бородатенький сосед.

– Да отвяжись ты, – не задумываясь, буркнул Сува. Ему очень хотелось вернуться в свою теплую, удобную «конуру», а тут проваландаешься всю ночь за «спасибо» – ни пожрать в удовольствие, ни с бабой шикарной переспать (везет же некоторым – залетают прямиком в миллионерскую постель!). А то и вовсе можно нажить неприятности.

Сосед пристально посмотрел на него, но больше ничего не сказал. Зато нажал неприметную черную кнопку на голубой панели. Клошар ничего не заподозрил, продолжая тупо разглядывать всю эту мигающую дисплейную мутатень. Но уже через полторы минуты в комнату вошли два дюжих парня в серых мундирах, в высоких шнурованных ботинках, в шлемах и под ремнем. На поясе дубинки и кобуры. Подошли с обеих сторон – ясно, что за ним.

– Что случилось? – осведомился Сува, машинально начиная подниматься со стула.

– Я тебя чего спрашивал? И что ты должен был ответить? – Сосед все-таки дал ему шанс – не был гадом. Клошару следовало ответить что-то вроде: «Я не Петров, я Сидоров» – заранее оговоренную кодовую фразу. Выходит, такие «гости» здесь уж не в первый раз.

– О'кей, – кивнул Сува и поднял руки – дескать, сдаюсь, не стреляйте! – Я из другого муравейника.

Сосед состроил сочувственную гримасу. Суве, против всех ожиданий, не стали заламывать руки, надевать наручники или, тем более, бить под дых. Парни были вполне миролюбивы.

– Пошли…

Шагали справа и слева, каждый на голову выше Сувы и почти вдвое шире в плечах.

– Куда мы?

– В изолятор, конечно. Посиди или – лучше – поспи, утром завтрак принесем, если «задержишься»… А коли склероз пройдет и вспомнишь отзыв – кричи.

– Да у вас, я вижу, процедура до деталей отработана… – Перед Сувой уже открывали металлическую дверь с круглым глазком.

– Еще бы – шастаете чуть не каждый день, – буркнул один из охранников. – При большом желании полгорода можно разнести!..

– Придержи язык, – буркнул второй.

Дверь захлопнулась. Ключ с характерным щелчком повернулся в замочной скважине, потом раздались шаги и все смолкло. Они ушли, а Сува зачем-то остался. Койка с жесткой «думкой» и солдатским одеялом, стул, унитаз под плотно пригнанной крышкой, поднятый сейчас откидной столик. Вполне цивилизованный застенок.

Сува быстро закемарил. Во сне он и вернулся домой. Гуня проснулся от толчка. Это дернулось старенькое тело Сувы, когда в него вошла хозяйская душа. Пес лизнул клошара в щеку, зашебуршился, пристраиваясь поудобнее к Сувино-му боку, и задремал снова.

…Электричка остановилась у пустой, мокроватой от недавнего дождика платформы. Поселок прятался за деревьями. Листва уже изрядно поредела, обнажив кряжистость приземистых изб, архитектурные изыски и купеческое варварство особняков, хрупкость и ненадежность жалких садовых времянок. Впрочем, Сува и Догоняй приехали сюда вовсе не за тем, чтобы любоваться человеческим жильем.

Жухлая трава, блестящие желтые и красные листья (те, что недавно опали) и прелые прошлогодние пахли терпко и пряно. Воздух – от ветра и наполнявшей его влаги – был холоден и пронзительно, почти по-морскому, свеж. Все эти октябрьские ароматы врывались в ноздри одновременно, и букет запахов пьянил не только совершенно обалдевшего от новых впечатлений Гуню, но и самого клошара, который черт-те когда в последний раз выезжал за город. Он даже и представить себе не мог, что на старости лет его может вот так – наповал – сразить, ошеломить скупая, неброская, отходящая уже ко сну подмосковная природа…