людей и делать их неявными должниками, иному даже простить долг, но таким образом взять в заложники его совесть. Китаец догадывался, что среди Папашиных должников были не только мелкие дельцы, слухи кое-какие доходили.

Китаец под столом открыл кейс, взял заранее приготовленную пачку и положил на скатерть перед Папашей, набросив сверху салфетку.

— Что это? — рассеянно покосился старик и пальцем откинул салфетку. — Ах, деньги… Ну вот, я-то думал, ты просто вспомнил старика, а ты с этими бумажками. Игорь, Игорь… И ведь нет, чтобы просто зайти, посидеть…

Голос старика обиженно задребезжал, и Китайцу на мгновение стало неловко, но ощущение это мелькнуло и тут же ушло: слишком хорошо он знал, с кем имеет дело.

— Я понимаю, что такой деликатный человек как вы сам никогда не намекнет, но надо ведь и честь знать! — Китаец улыбнулся как прилежный школьник, узя глаза и цепко всматриваясь в обиженное лицо Папаши.

Старик, застигнутый врасплох этой интонацией и вдруг забыв про свою маску, глянул пристально, насквозь и тут же опять задребезжал надтреснутым тенорком:

— Ну что ж, дела, все дела да дела… Я поражаюсь вам, молодым, куда вы все спешите, куда торопитесь? Да вот будь я в твоих годах, разве стал бы я всем этим заниматься!

— Но ведь занялись же, Сергей Николаевич.

— Так то жизнь вынудила, жизнь! Это вы сейчас живете как у царя за пазухой, а когда я начинал, то приходилось общаться с такими людьми — не приведи господи! Фатальное хамство и голые инстинкты. Они понятия не имели, что в жизни может быть что-то еще!

— Ну, а чем вы занялись бы на моем месте, Сергей Николаевич? Подскажите, раз на то пошло.

Старик опять остро глянул из-под бровей и отвел глаза, вздохнул, проморгнул набежавшую слезу и всасывающе причмокнул, покручивая в пальцах зубочистку.

— Я уже говорил тебе, что ты связался не с теми людьми, — медленно сказал он. — Этот твой Егерь, понимаешь… как бы тебе объяснить… Он не просто романтик, эту глупость еще как-то можно понять, она от молодости, от безнаказанности, что ли. Им просто не занимались как следует. Но есть и другой… — Папаша причмокнул, — аспект. Он начинает кое-кому наступать на пятки, а этого, поверь, не прощают. Он наивен, этот твой Егерь, он считает, что деньги дают ему право на безнаказанность. Может, он и платит какому-то там милиционеру, но я думаю, не выше чем участковому, я же вижу и слышу, как он себя ведет, только дурак может брать деньги у такого человека. В общем, — но я надеюсь, это останется между нами, — он стал мешать. Наверно, ему скоро придется переместиться туда, где у него будет время подумать о многом.

Китаец поймал на себе быстрый, скользящий Папашин взгляд.

— А с чего вы взяли, что я имею с ним дело? — спросил Китаец, глядя на скатерть.

— Но, милый мой! — Папаша развел руками. — А как же еще это назвать? Ты берешь у него тряпки. Эти самые, как их, — кассеты. И прочее. Ну, не у него, так у того, кто на него работает… Значит, ты — его человек.

«Он что-то знает, — подумал Китаец, — он следил за мной, старый пень!»

— А почему это вообще надо быть чьим-то? — жестко спросил он, глядя на старика в упор. — Почему вдруг нельзя быть одному?

— Потому что не получится! — Папаша развел руками, чуть выпучив слезящиеся старческие глазки. — Не получится, милый мой, поверь стреляному воробью! Кажется, Достоевский сказал: мол, деньги — это чеканенная свобода. Может быть, где-то и так, только не у нас. У нас деньги — это, конечно, много, но это не главное. Надо еще иметь возможность их тратить. Стало быть, первый вопрос — на что? Второй — как? Значит, как тратить их, чтобы не вызвать законного подозрения завистливых нищих? В открытую пойти против них не может никто, это самоубийство. Значит, надо заслужить право у тех, кто решает, что считать грехом, а что нет.

— А это возможно?

— А ты думаешь, нет? Все ведь люди. Кто-то не имеет денег, но зато имеет нечто большее, надо помочь ему иметь деньги, и в благодарность за услугу он одарит тебя своей благосклонностью. А благосклонность эта не только в том, чтобы что-то делать, а зачастую в наших условиях — не делать того, что положено против услужившего человека. Понимаешь меня? Это практически беспроигрышный вариант, если вести себя тихо и не откупать рестораны на ночь. Я давно всем говорю, мы живем в уникальное время, его надо использовать. Люди задыхаются от недостатка услуг, от недостатка самых обычных вещей. Надо помочь им, а не кидаться в наркобизнес. Не надо искать легких денег.

— Все-таки мне казалось, что это дело и есть свобода, именно поэтому я и один, Сергей Николаевич, — осторожно сказал Китаец, наблюдая за стариком. Он знал, что Папашу надо раззадорить, тогда он сам все скажет.

— Ах, Игорь, Игорь! — Папаша вылил в рюмку остатки коньяка, выпил, промокнул губы и, порывшись в кармане, достал серебряный портсигар. Щелкнул крышкой, извлек папиросу, размял ее в пальцах, с удовольствием понюхал и осторожно прихватил зубами. Китаец поднес ему зажженную спичку.

— Всем ты хорош! — сказал Папаша, попыхивая дымком. — И силен, и неглуп, и не жаден, но, извини меня, ты — люмпен, ты асоциален, не доведет тебя это до добра. Ты считаешь, что есть как бы два мира, и уйдя из одного, ты уходишь в беззаконие, столь тебе милое… Но ведь это не так. Я тебе еще раз скажу: смысл нашего дела не в противопоставлении, а, скажем так, в дополнении. Мы должны заполнять тот вакуум, который в нашем нерасторопном обществе сплошь и рядом. Более того, в идеале мы должны помогать определенным людям этот вакуум создавать.

— Но ведь это уже политика…

— Так что с того? Не надо бежать политики! Это все равна, что прятать в песок голову, оставив снаружи зад. В политике — гарантия безопасности, как ты не хочешь этого понять? — Старик, почти обиженно всплеснул руками. — Общество взяло курс на полное равенство. Хорошо? Я тебе скажу — прекрасно, я бы хотел дожить, но куда уж… Но пока мы живем в довольно странной моральной атмосфере: в ориентации на равенство за образец, взят лентяй. А что делать человеку энергичному, сильному? Который умеет и хочет работать, для того, чтобы кушать, — ну вот икорку, скажем, или когда-никогда выпить стопку коньяку? Что ему делать с его деньгами? И вот тут заключено громадное поле деятельности, мой мальчик. Пусть оно будет, равенство, хотя бы внешне, уже сейчас, чтобы не