– Да, тоска по родине – странное чувство. Я испытал его в Месопотамии и в Боливии. Стоило закрыть глаза – и оно приходило, сразу.

– Национальная особенность англичан, – начал сэр Конуэй и оборвал фразу, словно удивляясь, как это ему так быстро удалось сказать всё, что он хотел.

– Оно бывает даже у американцев, – заметил Хьюберт, когда они свернули на Хаф-Мун-стрит. – Халлорсен говорил мне, что нет хуже, чем – как он выразился – "быть не в фокусе влияния своей нации".

– Да, влияние они имеют, – вставил генерал.

– Без сомнения, сэр, но чем оно определяется? Быть может, темпом их жизни?

– Что даёт им этот темп? В общем – все и в частности – ничего. Нет, по-моему, всё дело в их деньгах.

– А я вот замечал, хотя люди обычно по ошибке думают иначе, что деньги сами по себе мало волнуют американцев. Но они любят быстро их наживать и охотней согласятся вовсе лишиться их, чем наживать медленно.

– Странно видеть людей без национальных особенностей, – произнёс генерал.

– У них слишком большая страна, сэр. Впрочем, у них есть что-то вроде этого – гордость за свою страну.

Генерал кивнул.

– Какие тут странные узкие улочки! Я помню, как шёл здесь с отцом от Керзон-стрит до Сент-Джеймского клуба в восемьдесят втором году. Я тогда поступал в Хэрроу. Ничто не изменилось.

Так, занятые разговором, который не затрагивал их истинных чувств, они добрались до Маунт-стрит.

– Вон тётя Эм. Не говори ей.

В нескольких шагах впереди них плыла домой леди Монт. Они нагнали её в ста ярдах от входа.

– Кон, – сказала она, – ты похудел.

– Я всегда был худым, моя девочка.

– Ты прав. Хьюберт, о чём я хотела тебя спросить? Вот, вспомнила!.. Динни говорит, что ты с самой войны не заказывал себе бриджи. Понравилась тебе Джин? Довольно привлекательна, да?

– Да, тётя Эм.

– Вам не пришлось её выставлять?

– За что?

– Это ещё вопрос. Впрочем, она никогда меня не терроризировала. Хотите видеть Лоренса? Там у него Вольтер и Свифт. Они никому не нужны, их все давно забыли, но он их любит, потому что они кусаются. Кстати, Хьюберт, а мулы?

– Что мулы?

– Никак не могу запомнить, кто у них осел – производитель или матка.

– Производитель – осел, а матка – кобыла, тётя Эм.

– Да, да. И у них не бывает детей. Как удобно! А где Динни?

– Где-то здесь, в городе.

– Ей пора замуж.

– Почему? – удивился генерал.

– Ну как же! Хен говорит, что из неё вышла бы замечательная фрейлина, – до того она бескорыстный друг. Это опасно.

И, достав из сумочки ключ, леди Монт вставила его в замочную скважину:

– Не могу вытащить Лоренса к чаю. А вы будете пить?

– Нет, Эм, благодарю.

– Идите в библиотеку, он там корпит.

Она поцеловала брата и племянника и проплыла к лестнице.

– Это что-то загадочное! – услышали они её голос, входя в библиотеку, где сидел сэр Лоренс, обложенный грудами сочинений Вольтера и Свифта: он писал воображаемый диалог между этими серьёзными мужами. Баронет мрачно выслушал генерала.

– Я слышал, – сказал он, когда его шурин кончил, – что Халлорсен раскаялся в своих грехах. Работа Динни. Думаю, что нам следует его повидать. Не здесь, конечно, – у нас нет повара: Эм ещё продолжает худеть. Но мы можем пообедать в "Кофейне".

Он снял телефонную трубку.

– Профессор Халлорсен будет в пять. Ему сейчас же передадут.

– Это дело подведомственно скорее министерству иностранных дел, чем полиции, – продолжал сэр Лоренс. – Зайдёмте потолкуем со старым Шропширом. Он должен был хорошо знать вашего отца. Кон, а его племянник Бобби Феррар – самая неподвижная из звёзд министерства иностранных дел. Старый Шропшир всегда дома.

Позвонив у дома Феррара, сэр Лоренс спросил:

– Можно видеть маркиза, Помметт?

– Боюсь, что у него сейчас урок, сэр Лоренс.

– Урок? Чего?

– Хейнштейна, сэр Лоренс.

– Ну, значит, слепой ведёт слепого, и спасти его – доброе дело. Как только выберете подходящий момент, впустите нас, Помметт.

– Слушаюсь, сэр Лоренс.

– Человеку восемьдесят четыре, а он изучает Эйнштейна! Кто сказал, что аристократия вырождается? Хотел бы я посмотреть на того болвана, который обучает маркиза! Он, видимо, обладает незаурядным даром убеждения, – старого Шропшира не проведёшь.

В эту минуту вошёл аскетического вида мужчина с холодными глубокими глазами и малым количеством волос, взял зонтик и шляпу и удалился.

– Видали? – спросил сэр Лоренс. – Интересно, сколько он берёт? Эйнштейн ведь всё равно что электрон или витамин, – он непостижим. Это самый явный случай получения денег обманным путём, с каким мне пришлось столкнуться. Пошли.

Маркиз Шропшир расхаживал по кабинету и, словно разговаривая сам с собою, оптимистически кивал седобородой головой.

– А, молодой Монт! – сказал он. – Видели вы этого человека? Если он предложит давать вам уроки теории Эйнштейна, не соглашайтесь. Он, как и я, не в состоянии объяснить, почему пространство ограничено и в то же время бесконечно.

– Но ведь и сам Эйнштейн тоже не в состоянии, маркиз.

– Для точных наук я, видимо, слишком стар, – сказал маркиз. – Я велел ему больше не приходить. С кем имею честь?

– Мой шурин, генерал сэр Конуэй Черрел, и его сын, капитан Хьюберт Черрел, кавалер ордена "За боевые заслуги". Вы, наверно, помните отца Конуэя, маркиз? Он был послом в Мадриде.

– Боже мой, разумеется, помню. Я знаком также с вашим братом Хилери, генерал. Воплощённая энергия! Садитесь же, садитесь, молодой человек! Ваше дело имеет отношение к электричеству?

– Не совсем, маркиз. Скорее к выдаче английского подданного.

– Вот как!

Маркиз поставил ногу на стул, упёрся локтем в колено и опустил голову на руку. И пока генерал рассказывал, он продолжал стоять в этой позе, глядя на Хьюберта, который сидел, сжав губы и потупив глаза. Когда генерал кончил, маркиз спросил:

– У вас орден "За боевые заслуги", так, по-моему, сказал ваш дядя? Получили на войне?

– Да, сэр.

– Сделаю, что смогу. Не разрешите ли взглянуть на шрам?

Хьюберт засучил левый рукав, расстегнул манжету и показал руку. Шрам был длинный, блестящий и тянулся от кисти почти до локтя.

Маркиз тихонько свистнул сквозь зубы – до сих пор свои.

– Вы уцелели чудом, молодой человек.