– Да, я хотел помочь отцу. Но так выходит, будто я кинулся его спасать. Чушь собачья, он и сам прекрасно справляется. – Джейкоб помолчал. – Я ушел из-за себя. Запутался, впал в депрессию, никак не мог выбраться. Полсеместра ни черта не делал, у меня забрали стипендию и выкинули вон. Конечно, все было вежливо. Сказали что-то вроде: «Предлагаем вам взять академический отпуск». Теоретически я могу восстановиться. – Он засмеялся и покачал головой. – А что у вас?

В глазах Дивии плескалось сочувствие, она закусила губу, словно стесняясь банальных утешений.

– У меня?

– Почему вы уехали из дома?

Истинное сочувствие, подумал Джейкоб, подсказало бы сменить тему Наверное, Дивию посетила та же мысль.

– Бежала от взрослой жизни, – улыбнулась она.

– Ага.

– Мои родители очень консервативны. Их поженили по семейному сговору. Они были довольны и, конечно, не понимали, почему я так не хочу. Мол, время уходит. Теперь они твердят, что я вообще не выйду замуж. В мой последний приезд мама спросила, не лесбиянка ли я.

Джейкоб улыбнулся и прихлебнул чай.

– Для справки – нет, – сказала Дивия.

– Меня это никоим образом не касается, – ответил Джейкоб.

Помолчали.

Джейкоб вновь поблагодарил столешницу, черт бы ее побрал.

– Послушайте, я не знаю ваших планов… – начал он.

Но Дивия уже опустила глаза и покачала головой.

– Рекорд, – усмехнулся Джейкоб. – Я даже не договорил.

– Извините, если я произвела на вас неверное впечатление, – сказала Дивия.

– Бывает. И вы меня извините.

Дивия сплела пальцы:

– Нет, вы не понимаете.

– Я большой мальчик. Понимаю.

– Нет. Не понимаете.

Молчание.

– Мы с вами разные, Джейкоб. – Из-за акцента имя в ее устах прозвучало почти как древнееврейское Яков.

– Различия бывают на пользу.

– Да, иногда.

– Но не в нашем случае.

– Не скажу, что я этому рада.

– Тогда вы правы. Я не понимаю.

– Дело не в том, рады мы или нет.

– По-моему, только в этом и дело.

– Вот как? Правда?

– А в чем еще?

Дивия не ответила.

– Каждый день мы с вами видим несчастья, – сказал Джейкоб. – Видим смерть. Не знаю, чему это научило вас, а я понял: жить надо сейчас, в эту секунду.

Дивия печально улыбнулась:

– Когда, если не теперь.

Джейкоб сощурился:

– Да.

Дивия вздохнула, встала и плотно запахнула халат:

– Я дам знать, когда появятся результаты, детектив Лев.

С улицы Джейкоб смотрел на ее окно, дожидаясь, когда она выключит свет. Окно погасло, и в разлившейся темноте ночное небо извергло холодную россыпь звезд.

В детстве Ашам научилась вести счет дням по солнцу, но в этих безликих краях, где нет времен года, восходы и закаты потешаются над ней.

В итоге она перестает считать дни. Потом забывает, что такой счет вообще существует.

Она забывает, куда идет. И зачем.

Дело не в упадке духа – просто никак не вспомнить, кто и что сделал. Она забывает, что было что забывать.

Внутренний голос говорит: ступай домой.

Она не понимает, что это значит.

Потом она уже ищет не брата или свой дом, но огромного человека по имени Михаил. Чтобы припасть к его ногам и вымолить окончание пытки.

Он помнится милосердным, он, конечно, пособит.

Но может, она запамятовала. Может, он ей привиделся.

Одуряющая жара. Мир плывет и качается.

Точно грызуны, чьи глаза вспыхивают во тьме, она передвигается в сумерках. Шелушащиеся ступни и ладони оттирает песком, подсмотрев за змеями, что сбрасывают кожу, елозя меж камней. Ящерицей кидается на ящериц и, пяткой расплющив им головы, высасывает у них внутренности.

Видит людей и стремглав к ним мчится. Но лица их растворяются, словно озерца прохладной воды, что вдруг возникают под палящим солнцем. Зовущие руки обрастают шипами. В ярости она их ломает, лижет вяжущий сок.

День за днем одно и то же.

День за днем дрожит земля.

Сначала она думала, что это ее саму бьет дрожь. Но душераздирающий треск и зазубренная трещина, вдруг распоровшая монотонную равнину, все разъяснили. Это произошло так быстро, что она, очумелая, даже не успела по-настоящему испугаться.

Однако в другой раз была начеку. Почувствовав дрожь и услышав рокот, завизжала, заметалась кругами. Скрыться негде, да и как бы она скрывалась?

Господь на нее прогневался.

В неизвестно какой день на горизонте возникает силуэт, который она сперва принимает за очередной мираж.

Однако образ не отступает, не растворяется, но растет и делается четче. Он отбрасывает длинную прямоугольную тень.

Одинокая стена. В трещинах, иссеченная ветром. Не плетеная, как стены родной хижины (на одно счастливое мгновенье вспоминается дом; вспоминаются родные), но стена из высохшей охряной глины, здешней бескрайней земли.

Будто по чьему-то приказу восставшая и замершая.

Ашам разглядывает соединительные швы, царапает глиняные кирпичи, набирая грязи под ногти.

На земле еще кирпичи. Что-то похожее на контур дома, три стены обвалились, если вообще стояли. Крыши нет. Как будто на полпути строитель передумал.

Симметрия. Изобретательность. Это работа Каина.

Почему же он бросил свою затею?

В полдень приходит ответ.

В тени стены Ашам задремала, но от сердитых толчков земли просыпается. Ей везет – она еще недвижима, когда стена гнется, колышется и разваливается на куски.

Дрожь стихает. Ашам убирает руки с головы и в туче мелкой глиняной пыли встает. Гора кирпичей огорченно вздыхает: эх, жалко, промазала.

Вздумай стена рухнуть в другую сторону, Ашам была бы мертва.

Строить в таком ненадежном месте – пустая затея. Каин это понял. И будет искать иное становище.

Кольнуло родство.

Родство разжигает память.

Память распаляет ненависть.

К вечеру сердце пылает гневом.

Через несколько месяцев Ашам находит вторую хижину.

Все это время она шла по прямой – спиною к закату. Потому что так поступил бы Каин. Стоит его вообразить, и проступают следы, и вновь сияет тропа.