из-за кого нарушил почитавшийся нерушимым запрет. Черноволосый счастливчик полусидел-полулежал, привалившись к опрокинутому креслу и паре рухнувших друг на друга налетчиков – последних, кого он успел уложить. Верхний еще зачем-то дышал. Страж Заката мимоходом ткнул тело мечом, обтер клинок и наклонился над черноволосым. Всмотрелся в заострившееся молодое лицо, потом схватил дождавшегося его живым упрямца за руку и тут же отпустил.

Кэртианец глубоко, как часто бывает перед смертью, вздохнул и с усилием открыл глаза. Огромные, синие… знакомые?! Смутный рассеянный взгляд мазнул по потолку и стенам, умирающий вряд ли смог что-то разобрать, а вот Одинокий увидел. Растоптанные цветы, юное женское лицо, искаженное страхом и удивленной злостью, скрытые полумасками мужские рожи – много, десятка два… Опять белокурая женщина – разевает в беззвучном крике вдруг ставший огромным рот и пропадает, на пол валится овальный поднос, мелькают клинки, заляпанные кровью шпалеры, прорези масок… Не отбиться! От стольких – нет… глупо вышло, но эти не дождутся… не увидят…

С запекшихся прокушенных губ срывается несколько слов. Бедняга все еще дерется и все еще помнит, но смерть прежде всего сжирает память.

– Кальявэра…

Израненная рука шарит по полу, нащупывая оружие, и находит. Смерть в бою для человека отнюдь не самое страшное, и уж точно это не конец всему. Другое дело, что истинный конец часто не заставляет себя ждать. Одинокий знал, как это бывает, и почти не сомневался, что кэртианца эта участь минует. Он всего лишь покинет предавший его мир и найдет что-то новое, не погибни Этерна, парень мог бы очнуться и там. Если бы рядом оказались ада или Страж Заката, хотя Страж – вот он, это Пламя погасло.

Обреченная на неудачу попытка подняться, неизбежность падения, короткий стон. В окно, словно провожая – должен же его проводить кто-нибудь свой, – глядит ясная зеленая звезда. Всё, теперь уже совсем скоро – с десяток ударов сердца, не больше. Осталось прикрыть меркнущие – он же видел, видел такие! – глаза, и прочь из этого дома и из этого мира. Кэртиана становится страшной, в Кэртиане убивают счастливых… Одинокий стремительно перевалил умирающего себе на колени и сжал чужие запястья, в которых упрямо билась жизнь. Нет, он не нарушал запрет – запретить сжигать уже сгоревшее Этерна не додумалась, ведь это почиталось невозможным. Исцелять раны смертных могли ады, но не воины, Страж Заката не врачевал, он гасил собой смерть, как пожаром гасят пожар. Это было больно, но на Рубеже знают, как взнуздать боль, Одинокий выдержал, смерть – нет. Отшатнулась, отступила, исчезла в зеленой лунной яме.

Осторожно прислонив живого к мертвым, воин прикрыл ладонями глаза, вслушиваясь в окрестности. Улица спала, как спит в болоте вода: ни стражи, ни припозднившихся гуляк, ни расхрабрившихся в тишине соседей. Бывает и так, только люди по своей природе любопытны, и отнюдь не все из них трусы. Оставлять черноволосого на произвол судьбы не хотелось, и Страж Заката поторопил жизнь. Вторая волна боли немногим уступила первой, но человек шевельнулся, повернул голову и что-то пробормотал. Он мог бы увидеть чужака, но тот не позволил.

Костры Этерны выжигали прошлое до дна, ады и Стражи могли стереть лишь не успевшее впечататься в то, что по неведению зовут душой. Оборвать воспоминания на пороге еще не набитого смертью дома? Нет, кто и как тебя убивал, нужно знать. Что ж, парень позабудет лишь самый конец схватки… То, что половина убийц зарублена, не страшно, мечи Кэртиана еще помнит. Одинокий поднял руку, готовясь убрать лишнее, и… не убрал. Отчего-то мучительно захотелось, чтобы спасенный его запомнил. Чтобы принял за человека и захотел найти. И чтобы не метался годами в поисках отобранного навсегда.

Глухо стукнуло и зашуршало. Отбитый у смерти счастливчик кое-как поднялся и, пошатываясь, побрел от трупа к трупу, не выпуская из рук оружия. На его месте Одинокий бы поступил так же – пересчитал врагов и прикинул, сколько из них пришлось на его долю. Мертвецы, кроме одного, были в масках, однако синеглазый не пытался их снимать, и он никого не искал. Либо в этом доме не было друзей, либо они предали.

Возле отсеченной головы человек слегка задержался, тряхнул волосами и повернул к двери. Его ждали недлинная анфилада и лестница, по которой еще нужно было спуститься, кэртианец сумел и это. На пороге упрямец все же споткнулся, его повело в сторону, и Одинокому вдруг почудился шум водопада и боль в собственном избитом теле, сменившаяся недоумением. Страж Заката больше не понимал, как смог отречься от памяти, разве что помнить было страшней, чем умирать. Предатели и подлецы о свершенном жалеют редко, только о проигрыше, проиграть он, конечно, мог. А мог опоздать, помешать, не успеть куда-то ворваться, о чем-то предупредить, что-то исправить… Сегодня судьбу удалось обогнать, не потому ли кажется знакомым то, что просто не может быть таковым?

Улица, если не считать их двоих, была по-прежнему пуста. Ну и что, друг, ты станешь теперь делать? Постучишься в соседний дом? Закричишь? Сожмешь зубы и куда-то пойдешь? Пошел. Держась за стены, оставляя на них и на мостовой кровавые следы, спотыкаясь, но целеустремленно. Одинокий двинулся следом, не слишком представляя, что будет делать и будет ли, если парень упадет, однако тот не падал, лишь пару раз останавливался, вытирая лицо, то есть размазывая по нему кровь.

Небо неспешно светлело, но окна и двери открываться не спешили. Помощь не торопилась, зато смерть пыталась забрать свое дважды. Сперва из проулка высунулся коренастый детина, вгляделся, осклабился, вытащил удавку, и в Олларии одним душегубом стало меньше. Через три квартала попалась пакостного вида компания: молодчики явно собирались разжиться если не кошельком, то кольцами. Этим Одинокий показался, грабители оказались разумными и уцелели, а вряд ли что-то заметивший синеглазый свернул в узкий – лошадь бока обдерет – проход меж двух старых стен, за которыми безумствовала сирень. Похоже, он почувствовал ее запах, потому что остановился, подняв лицо к зеленеющему небу. И потащился дальше, а за ним, отгоняя готовую вернуться смерть, пошел Одинокий. Стена сменилась кованой решеткой, щель – площадью, посреди которой бил украшенный статуей оленя фонтан. Олени были и на барельефах большого особняка, они взлетали в прыжке, готовились к поединку, тянулись к воде. Одинокий остановился, провожая взглядом того, кто, кажется, добрался.

Последние шаги труднее первых, но синеглазый поднялся по пологому, вымощенному обтесанными камнями въезду и уже там рухнул лицом вниз. Вряд ли внутри что-то услышали, впрочем, заставить обитателей оленьего особняка выйти было нетрудно. Страж Заката и заставил бы, только тяжелая дверь