И я напустился на нее. Бранить, но не оправдываться самому. Так все же легче высказать серьезные вещи.

За кого она меня принимает, обманщик я, что ли? Болтун, способный злоупотребить ее доверием? Отчего она никоим образом не желает поверить мне, почему постоянно допытывается, действительно ли я люблю ее?

— Тогда зачем, спрашивается, я здесь? — продолжал наседать я. — Все вы одинаковы, вам нужны только слова! Неужели недостаточно, что человек принадлежит тебе весь без остатка? Разве сам по себе я для тебя — не доказательство? — Тут глаза ее оживились, в них появился блеск. — Или же любви требуется предварительное подтверждение? Выходит, все, что я делал и говорил до сих пор, ни во что не ставится? — И далее в таком же роде. Неужели, мол, она сама не чувствует, что происходит в моей душе? Что для меня всего дороже находиться с ней?

Меж тем я уже был способен улыбаться, пронизанный токами счастья. С влажными, полуоткрытыми губами, вся вытянутая в струнку от напряжения, она застыла передо мной, словно обиженный ребенок. Видно было, как она изо всех сил пытается следовать за моей мыслью.

Я взял ее за руку, стараясь заглянуть в глаза. Но она упрямо отворачивала лицо.

— О, значит, это правда? — только и выдохнула она и тотчас вновь погрустнела, словно не решаясь поверить услышанному.

И от этого на сердце у меня потеплело. Вот ведь нашлась одна добрая душа в целом свете, безраздельно принадлежащая мне. Теперь говори ей, внушай, что угодно, ее не отвратить от меня. Вот я и сделал такую попытку, взяв тон строгого дядюшки на семейном совете.

— Теперь весь вопрос в том, любишь ли ты меня? — приступил я к розыгрышу. — С этим делом не мешало бы разобраться. Загляни в свое сердце, девочка моя: вдруг ты все это нафантазировала? Ведь что получается? Юная девушка приняла решение выйти замуж за моряка. Одно дело — мечты, другое — жизнь, которая и без того нелегка. Моряки… какие они? — повысив голос, вопросил я и принялся расписывать нашу породу: и грубые мы, и неотесанные, и характер, как правило, тяжелый, не приведи Господь. Жить бок о бок с «морским волком» — всякого натерпишься.

— О, я не боюсь трудностей! — ответила она, заливаясь краской до корней волос. — Да я не такая уж и юная…

— Я не богат, этого тоже нельзя сбрасывать со счетов. Между теми условиями, в которых ты жила до сих пор и в каких тебе предстоит жить, — небо и земля. Можешь ли ты представить себе, каково это: купить тетрадь за два пенни, разлиновать ее и заносить по графам все расходы, вплоть до мельчайших? Способна ли ты выдержать такую жизнь?

— Скажи, — выдохнула она, — какой у тебя доход?

Я в душе улыбнулся — настолько мило прозвучало в ее устах это слово, «доход». От волнения уголки глаз ее сделались влажными, а на лбу выступили бисеринки пота.

Откинув волосы с ее лба, я объяснил свое положение. Постоянного дохода у меня нет, иногда денег бывает больше, в другой раз — меньше, а при таких условиях необходимо уметь хозяйствовать. Имеет ли она представление о том, что это такое?

— Ты меня плохо знаешь! — заявила она. — У меня очень богатый опыт. Всего и нужно-то научиться распределять имеющиеся средства. Допустим, весь твой годовой доход — шестьсот фунтов. Это немного, правда? Но все же хватит, чтобы прожить.

Оказывается, она уже все рассчитала и даже втайне ото всех учится готовить.

От этих ее слов я словно дара речи лишился. Даже сам не знаю, отчего на меня подействовало именно это ее решение самолично стряпать мужу. Хотя это не так уж и безопасно для человека, который должен следить за желудком. И все же… этот ангел, своими дивными ручками…

Я был попросту сражен и принялся рассказывать ей о своей матери, которая была мастерица готовить; возможно, мне хотелось подбодрить малышку, чтобы та еще охотнее училась. Какие сдобы она пекла! В большой печи, на древесном угле, на длинных противнях. Какое завораживающее зрелище — пылающий огонь, которым можно любоваться сквозь занавеску на застекленной двери, когда открывалась печная заслонка (мать, как правило, пекла по ночам). Огонь гудел и потрескивал, и казалось, эти звуки издает калач, которому уютно там, в тепле. Мы, дети, были до такой степени взбудоражены, что даже зимой выскакивали из постелей, лишь бы не пропустить этого многообещающего гудения печи… Ну, а уж вафли… — улыбнулся я про себя, — вафли и все остальное…

Я был глубоко растроган. Разве не странно? — думалось мне. Долгие десятилетия я и не вспоминал об этом. И какой властью обладают надо мной мои же собственные слова!

«Что со мной происходит?» — удивлялся я. Такой уж я искусный оратор или философ? Ведь о чем бы я ни говорил, из слов выстраивалась прекрасная картина. Во всяком случае, для меня самого. Явственно возникал перед глазами румяный красавец-калач, извлекаемый из раскаленного жерла печи — так и хотелось схватить его руками.

Однажды в Южной Америке я попробовал каких-то ягод или странных фруктов, которыми лакомятся индейцы во время празднеств. Они вызывают чувство опьянения, в стократ более сильное, чем от вина. Как сейчас помню: верхушки кустарника вдруг засияли, а окружающий мир словно приподнялся над землею и закружился в крещендо. Нечто похожее происходило со мной и сейчас, я погрузился в завораживающие, фантастические видения.

Я заявил барышне, что отныне снова стану трудиться на совесть, поскольку теперь в этом появился смысл. До сих пор мне казалось, будто бы я требую от жизни того, что не существует. Но теперь вижу, что оно есть: я получил больше, чем когда-либо надеялся… ну, и все в таком же возвышенном духе. И хотя все это был сплошной бред, да и сам я не витал в облаках подобно какому-нибудь тощему юнцу, который впервые изливает душу перед своим идеалом, под столом невзначай касаясь коленом коленочки возлюбленной, над столом же, склоняясь к разгоряченному личику, он все-таки произносит: «Ах, этот день был чудо как хорош!»

— Ой! — вскрикнула она. — Ты трогаешь огонь рукой? — И вижу, что глаза ее затуманены.

Правда, из трубки моей высыпался пепел и я смахнул его рукой, только что же здесь удивительного?

Вот что значит завораживающее состояние.

При этом, замечу, за окном монотонно барабанил дождь.

И я взял ее за ручку. В этом заключался истинный и невыразимый смысл всего дня. Рука ее была лихорадочно жаркой, а меня от этого бросило в дрожь.

Стало быть, все эти метаморфозы имели гораздо большее значение. Настолько большое, что умом не охватишь. И название ему — любовь. Странная штука, человеческое существо жаждет ее, как иссохшая земля — дождя. Так уж оно повелось, и с этим ничего не поделаешь.

Но тем не менее тогда я не поцеловал ее. Нет, ни за что на свете, решил я про себя! Она беззаветно вверилась мне, значит, и я должен вести себя, как порядочный человек.

Возможно, это было ошибкой. Но можно ли знать, чего хочет женщина? Когда несостоявшийся поцелуй покажется ей трусостью, а когда — неземной добродетелью?