В одном из первых же непосредственно к Александру II направленных докладов графа Орлова Алексей Федорович говорит: «Начиная с моих первых сношений с императором Наполеоном, я получил глубокую уверенность, что главный план, которому я должен был следовать для выполнения возложенной на меня вашим величеством миссии, заключался в том, чтобы вполне заручиться доверием этого государя, личное воздействие коего одно только было в силах дать нам поддержку против систематической враждебности других наших противников». Орлов считает, — объективно он совершенно прав, — что ему удалось достигнуть поставленной цели[1303].

Император французов предложил Орлову «в трудных случаях», какие будут возникать на конгрессе, обращаться непосредственно к нему. И в первый же раз, когда Орлов счел уместным воспользоваться этим разрешением (по поводу споров с англичанами и австрийцами о границах Бессарабии), Наполеон III, перейдя от частного вопроса к совсем другому предмету, стал говорить «о чувствах глубокого уважения, которые он, несмотря на войну, питал к императору Николаю достославной памяти, и о восхищении, которое ему всегда внушал великий характер (Николая. — Е.Т.)». После этого вступления Наполеон III пустился в интимные воспоминания из своей жизни, о своем заключении в крепости Гам (при Луи-Филиппе) и т. д. Беседа велась в доверительно-дружественных тонах. Со стороны очень замкнутого, совсем не разговорчивого, никогда ничего спроста не говорившего императора французов подобного рода прием и беседа с послом враждебной державы были решительно необычны и знаменовали многое.

Умный и тонкий Орлов сопоставил это с другими, очень показательными симптомами: «поистине я должен сказать, что я нисколько не ожидал приема, который меня тут встретил. Я осмеливаюсь сказать, что этот прием был блестящим не только со стороны императора, но и со стороны всей нации. Военные симпатии и желание установить братство по оружию с Россией, несмотря на обстоятельства, превзошли все мои надежды и в самом деле не оставляли ничего желать». Наполеон III не переставал осыпать графа Орлова всевозможными любезностями и с глазу на глаз и публично. Конечно, англо-французский союз еще продолжал существовать, и это обстоятельство не позволяло Наполеону идти дальше известного предела в поддержке русской делегации на конгрессе.

А положение было временами крайне тягостным, и Орлов не скрывал от Петербурга, с каким трудом ему и Бруннову приходится бороться с Кларендоном и графом Буолем. Орлов возлагал надежды на Наполеона не только в настоящем, но и в будущем: «Если мир будет подписан, я нисколько не сомневаюсь, что император Наполеон употребит все возможные средства, чтобы сделать более тесным наш будущий союз…»

Но для Орлова было ясно, что Наполеон по ряду соображений не пожелает разрывать и того союза, который его связывает с Англией[1304].

В Австрии с очень большим беспокойством следили за этим явно и быстро прогрессировавшим дружелюбием Наполеона III по отношению к России. Известия об этой тревоге венского кабинета дошли до Петербурга, и канцлер счел долгом информировать об этом графа Орлова. В Вене собирались предложить императора Франца-Иосифа в крестные отцы ребенка, которого должна была в ближайшие дни родить императрица Евгения, подготовляли обмен визитами между Францем-Иосифом и Наполеоном III и т. д. Все это, по мысли графа Буоля, должно было скрепить союз Австрии с Францией. Но Александр II, приказывая уведомить обо всем этом Орлова, в то же время вовсе не желал пускаться в какие-либо активные интриги с целью помешать австрийцам: Орлову напоминали, что царю потребуется лишь ускорить заключение мира и поэтому не следует раздражать даже и австрийцев[1305].

Граф Орлов обнаружил свою проницательность, едва только начались переговоры: он прежде всего пожелал узнать (и узнал) через Валевского, еще до начала официальных заседаний конгресса, что именно имелось в виду, когда России навязывали таинственный «5-й пункт» в качестве одного из прелиминарных условий. Это привело, как выразился Орлов в своем донесении канцлеру Нессельроде, к «открытию величайшей важности». Оказалось, что английский кабинет желает поставить под вопрос «все русские территориальные владения по ту сторону Кубани»: имелось в виду заставить Россию согласиться либо на независимость всех этих земель, либо на отдачу их Турции. И тут же Валевский успокоил Орлова: император Наполеон отказался помогать англичанам в этом домогательстве. Узнав об этом, Орлов, как он пишет, признал бесспорную заслугу Наполеона перед Россией: русский уполномоченный понял, что если Англия в самом деле предъявит это требование, то следует категорически отказать, и ничего отсюда дурного не выйдет[1306]. Без Наполеона III Англия ни в коем случае продолжать войну не может и не будет. Тут нужно заметить, что граф Валевский по всей видимости играл двойную игру: он не мог не знать, что Пальмерстон уже отчаялся в исполнимости своих давних воинственных намерений и что лорды Кларендон и Каули, близко наблюдая, как с графом Орловым обходятся при Тюильрийском дворе, конечно, понимают всю безнадежность предъявления подобных требований. Но, вместо того чтобы вовремя категорически заявить Англии, что Наполеон не будет ее поддерживать в вопросе о Кавказе, Валевский предпочел довести дело до столкновения на самом конгрессе между англичанами и русскими с целью покрепче их перессорить на всякий случай и представить затем Наполеона III великодушным спасителем русского владычества на Кавказе. Точно так же Орлов уже наперед знал от Валевского, что Наполеон не желает требовать от России формального обязательства о невосстановлении черноморских фортов на Кавказе. Значит, и тут можно будет решительно отказать англичанам и туркам. Уже эти предварительные зондирования почвы, и интимные разговоры с графом Валевским, и первые заседания конгресса дали графу Орлову материал для решения центральной, колоссальной важности проблемы: хочет или не хочет продолжения войны Наполеон III? Все время, почти вплоть до середины марта, Орлов бился над разрешением этой основной задачи, пока не пришел к окончательному ее решению. «До сих пор император Наполеон своим поведением и своими заявлениями свидетельствовал о своем желании прийти к заключению мира. Если бы он не желал мира, он бы воздержался от сдерживающего влияния относительно требования Англии, именно касательно 5-го пункта прелиминариев. Тогда переговоры безусловно были бы провалены. Наш отказ согласиться на несправедливые притязания британского правительства положил бы конец переговорам, и притом ответственность за их разрыв не пала бы на императора Наполеона. Одним словом, если бы он войну предпочел миру, то ему было бы достаточно только хранить молчание. Он этого не захотел. Он вмешивался активно, ловко, настойчиво, чтобы умерить то исключительные намерения Англии, то своекорыстные расчеты Австрии. Он проводил этот арбитраж не только в направлении, наиболее благоприятном для заключения мира, но еще и с целью дать справедливое удовлетворение нашим прямым интересам»[1307].