Третья из этих специальных инструкций очень любопытна: она отражает колебания Александра, который одинаково боится и лишиться поддержки Наполеона III, и слишком дорого переплатить за эту поддержку, если тот потребует участия в каких-либо рискованных политических предприятиях. Эта инструкция снабжена в оригинале надписью: «Проект очень секретной (подчеркнуто в рукописи. — Е.Т.) депеши графу Орлову». Графу Орлову очень рекомендуется помнить, что хотя в главной (общей) инструкции ему и указывается на необходимость искать помощи у императора французов, но это сближение должно быть лишь временным, на те дни, когда будет заседать конгресс, потому что, пишет Нессельроде, «более чем когда-либо наш августейший повелитель хочет освободить свою политику от всякого окончательного обязательства». Не нужно никаких «преждевременных союзов». А с другой стороны, августейший повелитель не хочет, чтобы Наполеон III подумал, будто русские на него еще сердятся за войну. Как же быть? «Ловкости наших уполномоченных предоставляется так себя повести, чтобы миновать это преткновение и вместе с тем не возлагать на себя несвоевременных обязательств».

Нужнее всех и опаснее всех Наполеон III: «Мы должны особенно остерегаться того, кто теперь управляет судьбами Франции». С одной стороны, совсем не известны его проекты, и поэтому наперед связывать свою политику с его политикой нельзя. «А с другой стороны, было бы все же благоразумно заручиться его благорасположением, указывая на выгоды, которые могут проистечь для него, и особенно указывая на то, что без деятельного участия России, каковы бы ни были тенденции остальной Европы, не исключая Англии, никакая эффективная коалиция против наполеоновской династии и невозможна и неосуществима»[1290].

Никаких настоящих указаний, в сущности, за все время пребывания своего в Париже граф Орлов не получал ни от Александра II, ни от Нессельроде. Да он их, собственно, вовсе и не просил. Он нуждался лишь в необходимом санкционировании тех шагов, которые он делал на конгрессе, и это-то он и называл, из любезности к царю, высочайшими указаниями и предначертаниями. Александр II не имел ни особого вкуса, ни способностей к дипломатии, в полную противоположность своему отцу. Звезда А.М. Горчакова еще только восходила, и при новом царе находился в Петербурге пока все тот же неизменный Нессельроде, который никогда еще, за все свое земное странствие, не произвел на свет ни одной самостоятельной идеи, не измыслил ни одного сколько-нибудь искусного дипломатического шага. Поэтому на редкость пресны и бессодержательны все бумаги из Петербурга, которые во время Парижского конгресса получали время от времени Орлов и Бруннов. Взять для примера хотя бы послание Нессельроде графу Алексею Федоровичу от 29 февраля, украшенное обычной царской пометой: «Быть по сему». Это перепевы всего того, что сам Орлов не переставал писать царю и канцлеру в Петербург. Ненужный, истинно азбучный совет — стараться уладить все дела с Англией и Францией, ибо эти державы решают вопрос о войне и мире. Столь же азбучное и ничего конкретного не советующее указание, что нужно искать расположения Наполеона, но очень доверять ему нельзя, потому что он не захочет отделиться от Англии и ссориться с ней. Запоздалые, совсем уже ненужные «указания» об Аландских островах и о Карсе[1291] и т. п. Единственное, что историку должно извлечь из этого и других подобных произведений творчества графа Нессельроде в дни Парижского конгресса, это — явное, решительное нежелание продолжать войну.

Канцлер К.В. Нессельроде доживал тогда последние недели своего более чем сорокалетнего пребывания на министерском посту. Он органически не мог понять всей цепи роковых заблуждений, приведших к войне 1853–1856 гг., и долю личной своей ответственности и даже просто был неспособен почувствовать горечь национальной обиды, которую, например, граф Орлов очень остро переживал.

А.М. Горчаков, ближайший преемник Нессельроде, государственный канцлер и министр иностранных дел при Александре II, рассказал однажды в доверительной частной беседе следующее: «Знаете одну из особенностей моей деятельности как дипломата? Я первый в своих депешах стал употреблять выражение: государь и Россия. До меня для Европы не существовало другого понятия, по отношению к нашему отечеству, как только: император. Граф Нессельроде даже прямо мне говорил с укоризной, для чего я это так делаю? «Мы знаем только одного царя, говорил мой предместник: нам нет дела до России»»[1292].

В особенности графу Карлу Васильевичу не было дела до России, когда ей приходилось весной 1856 г. расплачиваться на Парижском конгрессе. Его лично ждала милостивая отставка, с громадной пенсией и немногими, еще не доданными ему за сорок лет орденами. И он вел себя весной 1856 г. уже больше как посторонний зритель. Конечно, именно по поводу Нессельроде в первые месяцы 1856 г. поэт Тютчев сказал, что эти сановники Николая, оставшиеся у власти и при Александре II, ему «напоминают волосы и ногти, которые продолжают расти на теле умерших еще некоторое время после их погребения в могиле».

Как видим, Нессельроде продолжал вредить России по мере его сил и при новом царе, хотя делал это по-прежнему, конечно, по бездарности и недальновидности, а не потому, чтобы был изменником, в чем его, например, подозревали тогда даже и такие умные усадебные барышни, как Вера Аксакова (да и вся семья Аксаковых в большей или меньшей степени).

Первым прибыл в Париж барон Бруннов, и 14 и 16 февраля он имел собеседования с председателем конгресса, французским министром иностранных дел графом Валевским. Оба свидания произвели на второго русского уполномоченного очень отрадное впечатление. Валевский заявил, что император Наполеон хочет, чтобы начинающиеся переговоры увенчались успехом, и будет играть «умеряющую» роль перед лицом английской и австрийской делегаций, которые могут обнаружить менее примирительные наклонности. Но Валевский при этом настойчиво просил, чтобы русские поняли, как подозрительно и ревниво англичане будут следить за всяким признаком сближения между Наполеоном и Россией. Это же подтвердил Бруннову и другой французский министр, Фульд. С англичанами дело обстоит так. Пальмерстон боится, что в Англии будут недовольны мирным трактатом, который обещает быть гораздо менее выгодным для англичан, чем в парламенте этого ждали. Премьер опасается быть низвергнутым. Первый английский уполномоченный на конгрессе, лорд Кларендон — человек робкий, очень боящийся оказаться в глазах общественного мнения не на высоте своей задачи. И притом именно Кларендон очень боится за целость и сохранность англо-французского союза вследствие возможного сближения Наполеона с русской делегацией.

Бруннову удалось уже в этих первых беседах с французами основательно позондировать почву по основным пяти пунктам, которые больше всего интересовали Россию.