Израильский танк подбит. Король Хуссейн осматривает израильский танк «Центурион»

Арабский мир показал, что он может найти выход из тупика агрессивного национализма: лидеры арабского авангарда – Египта – выбрали путь либерального реформирования общества, невзирая на безумное сопротивление фундаменталистов, готовых на все ради традиционалистской мифологии. Тот же арабский мир дал примеры деградации модернистской авторитарной власти до фашистских параметров. Так можно охарактеризовать иракский режим Саддама Хусейна, пришедшего в 1979 г. к власти с твердым намерением разрешить все проблемы за счет авантюрного балансирования на грани войны. Война против курдов, которые восстали в 1974 г., стала откровенным геноцидом, в ходе которого в 1988 г. для поголовного зверского истребления всего курдского населения – от боеспособных мужчин до детей, женщин и стариков – Саддам Хусейн использовал все средства, включая химическое оружие.

Египетские войска пересекают Суэцкий канал. 1973

Война Ирака против Ирана, начавшаяся через год после прихода Саддама Хусейна к власти в Ираке и аятоллы Хомейни в Иране и длившаяся почти десять лет, имела черты столкновения арабского модернизма с исламским традиционализмом: в Ираке, население которого наполовину суннитское, наполовину шиитское, солидарность возможна только как государственно-национальная, а не религиозная, тогда как Иран мог рассчитывать на религиозную солидарность своего народа и поддержку иракских шиитов. Хотя победа исламистов в Иране открыла эпоху глухого и реакционного фундаментализма, его соперник ничем не превосходил по своим средствам, целям и идеалам.

Возвращение к целям ушедших исторических эпох ради «очистки» основ исламского сообщества – это уже не столько арабская современность, сколько детище глубокой провинции исламского мира. Такой, как Афганистан, разоренный и разрушенный вдребезги, доведенный до последней черты гражданской войной.

Офицеры 890-го батальона во главе с Моше Даяном (в центре). Октябрь 1955

Можно утверждать, что основная опасность человечеству, самый страшный монстр, образованный комбинацией примитивной архаичности с модерными технологиями, – не столько в арабском модернизме, даже вырожденном до фашистской крайности, сколько в агрессивных фундаменталистских движениях, соединенных с современной технологией. Потому что именно фундаментализм способен привести в движение самые темные инстинкты толпы, черни. Негативные ценности реализуются в ненависти ко всему «чужому», в пелене, которая застилает глаза. В негосударственном терроризме эта ненависть даже сильнее, чем в государственном, потому что основывается на искренних неформальных принципах экстатического антиструктурного движения. Из ужасов войны вырос сатанинский кошмар безграничного террора, который свивает свои гнезда в самых темных закоулках архаичных миров и использует самые сильные и наиновейшие механизмы убийства.

Последствия теракта на улице Бен-Йехуда в Израиле. 1948

Место фашизма, преодоленного цивилизацией в первой половине века, занимает, как угроза жизненным основам современной культуры, тупой и безжалостный глобальный терроризм. Цель терроризма – не убийства сами по себе, осмысленные, как военные цели, или бессмысленные, как огонь по площадям. Терроризм имеет целью разрушение обстановки безопасности и кофмортности, которая создается цивилизацией. Провал в пространство без моральных оценок и правовых, образовательных, медицинских, хозяйственных гарантий жизнедеятельности каждой личности – члена сообщества и общества – является более ужасным явлением, которое не раз в XX веке переживало человечество в разных местах планеты, в том числе очень цивилизованных. Развитие цивилизации порождает все большую комфортность жизни, но ценой все больших технических и социокультурных рисков; он формирует чрезвычайной силы конструкции как технические, так и социальные, у которых всегда есть уязвимые места, «точки наибольшего риска». И оказывается возможным использовать эти «точки риска» для убийственных и гибельных целей, даже опираясь не на государственную машину войны, а на индивидуальную «точечную» агрессию.

В связи с этим особенное значение приобретает проблема самопожертвования.

Без идеологии камикадзе мира темноты нечего было бы противопоставить урбанистической технической цивилизации – потому что тщательно скрытые риски, создаваемые неимоверным развитием науки, можно превысить только действиями совсем без риска. А за культурными фанатиками-одиночками, способными попасть в болезненную точку с уверенностью, что погибнут, то есть без риска, стоят и кричат миллионные толпы темных людей, преисполненных той же озлобленной готовности.

Столкновение Запада и Востока в критических точках приобрело в XX веке зловещий характер, обнаружив бездны, которые разверзнуты под всякими цивилизациями – как западной, так и исламской. Обычно отмечают лишь остроту проблемы допустимых пределов радикальности общественных превращений, «проблему Достоевского» – проблему моральных пределов революционного насилия. Исламская цивилизация сегодня ставит перед человечеством две другие родственные проблемы: проблему допустимых пределов консерватизма и проблему культа смерти и самоубийства.

Если не иметь в виду тот специальный смысл слова «консерватизм», который ему предоставил Карл Маннгейм и который скорее относится к европейскому консервативному реформаторству, то слова-характеристики «консервативный» и «традиционалистский» должны отображать особенную функцию общественных структур – функцию обеспечения бесперебойной трансляции социально-культурного наследия от поколения к поколению. В этом заключается историческое оправдание консерватизма как умонастроения или политической силы, которая обеспечивает действие традиции, необходимой для существования общества Модерн так же, как и так называемых «традиционных обществ». Однако консерватизм и традиционализм являются не просто каналом, который пропускает из прошлого в настоящее и будущее соответствующие ценности. Он является скорее цензором или фильтром, который устанавливается достаточно произвольно и активно выбирает из прошлого то, что нужно современным политическим и культурным силам, а то и отдельным политическим лидерам. В том предельном случае, который мы зовем фундаментализмом, активный отбор традиций имеет следствием такие радикальные социально-политические изменения, которые можно бы назвать революционными, если возобновление древности можно считать революцией. По крайней мере, мы говорим об исламистской революции в Иране 1979 г., глубоко консервативной по своим идеалам. Консерватизм, таким образом, может быть в не меньшей степени разрушением, деструкцией, чем радикальный революционный ультралиберализм и социализм, в зависимости от «размеров» фильтра и его направленности в те или другие закоулки прошлого.