за лидерство, существовали процедуры оценки качества и распределения престижа. В этих кругах полностью доминировали мужчины; постепенно в них стали входить представители незападных стран - сначала японские ученые, к которым после Первой мировой войны присоединились коллеги из Индии и Китая. В естественных науках действовали транснациональные стандарты . Поэтому межвоенные попытки создать особую "немецкую", "японскую" или (в Советском Союзе) "социалистическую" науку выглядели регрессивными и нелепыми. Другое дело, что ученые часто стремились к тому, чтобы их работа приносила пользу государству. Какими бы транснациональными ни были коммуникационные инфраструктуры и научные стандарты, ученые везде чувствовали себя обязанными перед своими национальными институтами (как никогда в годы Первой мировой войны), а ученые-искусствоведы - наследники античной риторики - работали прежде всего на публичной арене своей страны. В науке интернационализация и национализация находились в напряженных и противоречивых отношениях друг с другом.

 

ГЛАВА

XVII

. Цивилизация и отчуждение

 

1 "Цивилизованный мир" и его "миссия"

На протяжении тысячелетий некоторые человеческие группы считали себя выше своих соседей. Горожане смотрели свысока на деревенских жителей, оседлое население - на кочевников, грамотные - на неграмотных, скотоводы - на охотников, богатые - на бедных, приверженцы сложных религий - на "язычников" и анимистов. Представление о разной степени утонченности жизни и мышления широко распространено в разных регионах и эпохах. Во многих языках она выражается словами, примерно соответствующими "цивилизации" в европейском обиходе - термину, который имеет смысл только в отношениях напряжения со своим негативным двойником. Цивилизация побеждает там, где побеждено "варварство" или "дикость"; ей необходимо, чтобы ее противоположность оставалась известной как таковая. Если бы варварство полностью исчезло из мира, у "цивилизованных" людей не было бы повода мерить себя, переходя в наступление в духе самоудовлетворения или сетуя на судьбу высшего человечества в условиях грубости и упадка. Менее цивилизованные люди - необходимая публика для этого грандиозного театра, поскольку цивилизованные люди нуждаются в признании других, желательно в форме восхищения, почтения и спокойной благодарности. Если нужно, они могут жить с завистью и обидой, но любая цивилизация должна вооружиться против ненависти и агрессивности варваров. Чувство собственного достоинства, испытываемое цивилизованными людьми, возникает в результате взаимодействия самонаблюдения и внимания к различным проявлениям реакции на них со стороны других людей, а также осознания того, что их собственные достижения постоянно находятся под угрозой. Нападение варваров или восстание плебейских "внутренних варваров" может в любой момент привести к гибели, но еще большая опасность, которую труднее распознать, - это ослабление нравственных устремлений, культурных амбиций и реалистичной твердости духа. В Китае, Европе и других странах это традиционно обозначалось термином "коррупция" в широком смысле слова; фортуна входит в нисходящую спираль, когда сила, позволяющая придерживаться высоких идеалов, начинает ослабевать.

Цивилизация, в нормативном смысле социально обусловленная утонченность, является, таким образом, универсальным понятием, не ограниченным рамками современной эпохи. Нередко оно ассоциируется с представлением о том, что цивилизованные люди призваны или даже обязаны распространять свои культурные ценности и образ жизни: то ли для умиротворения окружающих варваров, то ли для распространения единственно верного учения, то ли просто для того, чтобы делать добро. Столь разнообразные мотивы обуславливают всевозможные виды "цивилизаторской миссии", которая охватывает не только распространение религиозной веры. Она предполагает самоцель - передать другим свои нормы и институты, иногда с помощью давления разной степени интенсивности. Это предполагает твердую уверенность в превосходстве собственного образа жизни.

 

Противоречия цивилизаторской миссии

Цивилизаторские миссии можно обнаружить в отношениях высокой культуры древнего Китая с различными варварами, жившими по соседству, а также в европейской античности и во всех экспансивных религиях. Никогда эта идея не была так сильна, как в XIX веке. На примере ранней современной Европы протестантская Реформация может быть интерпретирована как грандиозное движение за цивилизацию развращенной культуры, а Контрреформация, ее зеркальное отражение, - как защитный порыв, призванный вернуть инициативу цивилизационной работы в обратном направлении. Такие памятники культуры, как Библия Лютера или великие церкви в стиле барокко, могут быть поняты как инструменты цивилизаторской миссии. Однако не следует переоценивать миссионерскую динамику раннего Нового времени, особенно в контексте европейской заморской экспансии. Империи раннего Нового времени редко руководствовались идеей миссии, и за пределами испанской монархии никто не мечтал о формировании однородной имперской культуры. Для голландцев и англичан imperium означал коммерческое предприятие, не требующее особого морального регулирования; миссионерское рвение не должно было мешать бизнесу или нарушать зыбкую фикцию имперской гармонии. Поэтому протестантские правительства, как правило, не разрешали миссионерам работать на своих колониальных территориях до конца XVIII века, а католическая миссия в Пиренейских империях во второй половине XVIII века лишилась значительной части государственной поддержки. Идея о том, что европейское право должно применяться к "туземцам", редко возникала и почти никогда не практиковалась.

В эпоху раннего модерна еще не было убежденности в том, что европейская цивилизация является единственным стандартом для всего остального мира. Нормативная глобализация, наступившая в XIX веке, предполагала прекращение прежнего военного, экономического и культурного равновесия между Европой и другими континентами (особенно Азией). Следует отметить парадокс. С одной стороны, цивилизаторская миссия европейцев была идеологическим инструментом имперского завоевания мира, с другой - ее нелегко было распространить с помощью канонерских лодок и экспедиционных корпусов. Успех цивилизаторской миссии в XIX веке опирался еще на две предпосылки: (а) убежденность европейских властных элит и самых разных частных агентств глобализации в том, что мир станет лучше, если как можно больше неевропейцев приобщится к достижениям якобы высшей цивилизации; (б) появление в многочисленных "перифериях" социальных групп, разделяющих эту точку зрения. Первоначальный идеал цивилизаторской миссии был строго европоцентричен и в своей претензии на абсолютность был направлен против любого культурного релятивизма. Поэтому он был инклюзивным: Европейцы не хотели оставить свою высшую цивилизацию для себя, в ней должны были участвовать и другие. Она была также политически полиморфной, поскольку цивилизационная работа должна была разворачиваться как внутри, так и вне колониальных систем. Она могла предшествовать европейскому территориальному завоеванию, быть независимой от него или служить его апостериорным оправданием. Риторика цивилизации могла также сопровождать процессы государственного строительства и политической консолидации, в которых Европа не принимала никакого участия. Основанная на оптимистическом видении прогресса и растущего сближения культур мира, она также оправдывала и пропагандистски прикрывала всевозможные "проекты", претендующие на служение делу прогресса. Таким образом, "цивилизовать" можно было не только варваров и иноверцев, но и флору, фауну, ландшафты. Поселенец, расчищающий землю, охотник на крупную дичь, укротитель рек стали знаковыми фигурами этого стремления к цивилизации всей планеты. Великими противниками, которых необходимо было победить, были хаос, природа,