– И что дальше?

– Мы не знаем. На шее у нее, где графиня исцарапала ее в своей злобе, зияла глубокая рана. И еще была выдрана часть груди – по-видимому, зубами. Она… – Голос пастора пресекся; он крепко зажмурился, и лицо его сморщилось.

Потом священник посмотрел графу в глаза.

– Графиня просто написала, что девушка истекла кровью.

Дворец Хофбург в Вене

20 декабря 1610 года

Зима накрыла Вену накануне солнцестояния. Землю сковали жестокие морозы. Ломкие листья примерзли к обледеневшим ветвям.

Король Матьяш II, правитель Венгрии, Австрии и Моравии, сначала жаловался на чересчур холодную погоду, а потом – на гнетущий жар от колоссальной керамической печи во дворце.

Его раздражительность усиливалась неудовлетворенными амбициями. Летом его армия устроила кровавый поход на Прагу. Шла так называемая Братская война, когда войска Матьяша форсированным маршем двинулись на Пражский Град, чтобы свергнуть с престола брата императора, Рудольфа II.

Матьяш установил контроль над нижними королевствами, оставив Рудольфу одну Богемию – жалкий клочок его бывшей державы, тонкую мантию достоинства, в которую теперь мог завернуться некогда всемогущий правитель Священной Римской империи.

Тогда Матьяш ощущал прилив энергии, словно в его жилах заиграла молодая кровь. А теперь он смотрел на мертвые, замерзшие сады за покрытыми инеем окнами, и его сердце глодало зимнее безмолвие.

Для войны против турок, которые теснили его на Венгерском и Австрийском фронтах, новому королю не хватало податей. Если османы возьмут Вену, думал он, падет весь христианский мир.

Много лет Матьяш был главнокомандующим королевскими войсками Габсбургов, служа своему брату и его королевству.

Рудольф II расточал богатства империи на алхимию, астрологию, искусство и дорогие диковины, в то время как войскам приходилось довольствоваться скудным жалованьем и скупыми пайками. При победах над турками солдаты не упускали возможности пограбить, но этих побед было слишком мало, и враг подбирался все ближе, захватывая все больше земель. Падение Эстергома, древнего центра Венгрии, не давало Матьяшу покоя. Старая венгерская столица была потеряна именно при нем. А все потому, что у него не было войск, чтобы противостоять туркам.

Теперь он держал в руке новую петицию от графини Батори. Она требовала выплаты долга – долга, который он не мог выплатить. Эти деньги ушли на многолетнюю войну с неверными.

Матьяш швырнул письмо на пол. Слуга подскочил и в поклоне подхватил шуршащее послание с ковра.

– Даже будь у меня золото, стал бы я платить этой суке Батори! У нее и так земель больше, чем у меня.

– Да, – кивнул его духовник Мельхиор Клесль. – И замков больше.

Король Матьяш нахмурился и посмотрел в окно на свое замерзшее королевство.

– Пошлите за графом Турзо.

Клесль сделал знак страже.

Граф Турзо, уже несколько часов дожидавшийся аудиенции у короля, низко поклонился Матьяшу.

– Какие новости вы мне принесли?

Турзо обвел взглядом помещение.

– Могу ли я просить о личной аудиенции у Вашего Величества?

Матьяш посмотрел на своего духовника, который поднял брови и медленно кивнул.

Король взмахнул рукой, и все, кроме Мельхиора Клесля, покинули помещение. Дверь тихо закрылась за ними.

– Говорите, граф.

– Графиня Батори – убийца, государь. У меня есть доказательства.

Король прищурился.

– Выходит, донесения приходского священника подтвердились?

– Более чем. Церковное кладбище заполнено телами молодых женщин, все они служили графине. Их тела были искалечены и обескровлены. Я видел их собственными глазами. Говорят, что графиня купается в их крови, чтобы продлить себе молодость.

– Что еще за новости? Она что, ведьма, Турзо? Так я сожгу ее на костре!

– Простите, ваше величество, но ересь и ворожба – это вотчина Святой Церкви. И все имущество Батори перейдет тоже ей.

– Я не позволю такой женщине держать в страхе мое королевство! Мало нам увечий и смертей от варваров-турок?! – вскричал Матьяш. – Мы устроим суд над графиней. У вас есть свидетели?

– Дайте мне время, и я думаю, что смогу собрать все нужные свидетельства. Тот же пастор изъявляет желание дать показания.

– Но наказания слуг – даже смертельные – все это в рамках закона, – вмешался Клесль. – Мы не можем судить знатную представительницу рода Батори за плохое обращение с ее собственными крестьянами. Она не нарушала закон.

– Одна служанка вырвалась от графини живой, – сказал Турзо. – Ее можно уговорить дать показания. И у нее есть сведения, которые позволят осудить даже такую могущественную правительницу, как Эржебет Батори.

Епископ приподнял брови.

– Кто эта девушка?

– Я встретил ее в деревне. Это служанка, которой сожгли руки за то, что она украла немного еды. Местная целительница передала ее мне как палатину. Девушка показала мне свои руки. Обе – и она, и целительница – умоляли меня пресечь пытки в Чахтицком замке. Целительница сказала, что никто из местных девушек не хочет работать в замке, что графиня – подлинное чудовище.

– Повторяю: мы не можем судить графиню за то, что она делает со своими слугами, – сказал епископ Клесль.

– Да, – признал граф, – но эта конкретная служанка была посвящена в переговоры между графиней и ведьмой по имени Дарвулия. Графиня настаивала, что крови крестьянок недостаточно, что она снова стареет. И потому хотела пригласить пожить в Чахтицком замке девушек из обедневших благородных семей, соблазнив их обещанием научить манерам высшего общества.

Граф сделал шаг к королю и понизил голос.

– Если она каким-то образом нанесет им вред, ваше величество сможет ее уличить.

Король в крайнем внимании сдвинулся на край кресла и поймал взгляд епископа.

Мельхиор Клесль кивнул.

– Да. За такое преступление можно покарать по закону. Если Батори будет осуждена, все ее имущество будет конфисковано и перейдет короне. И, конечно, положено справедливое вознаграждение палатину, который предъявит доказательства ее преступлений.

Граф Турзо низко склонился перед королем, чтобы скрыть улыбку, вызванную словами Мельхиора.

Где-то в Словакии

20 декабря 2010 года

Девушка с волосами небесно-голубого цвета налила Грейс чашку бергамотового чая. Изящный фарфоровый чайник был достоин того, чтобы выставлять его в музее. Глаз историка сразу выхватил расширяющийся в виде раструба носик, четкость изникских[47]турецких голубых цветов на белом фоне.