– Что скажешь, что посоветуешь ты мне теперь, святой апостол Петр? – прошептал священник, вглядываясь в лик апостола на иконе, спасенной им из порубленного топорами иконостаса бокового придела Петра и Павла. Высокий лоб святого окаймляла мягкая волна густых волос. Мудрые и печальные глаза внимательно смотрели на Серафима и в их взоре он читал ответ, почти две тысячи лет назад данный апостолом всем христианам:

– Христос принял за нас мучения. Мы тоже не должны их избегать. Тот, кто страдает, перестает грешить и живет по воле Божьей. Мучители же ваши дадут ответ Богу за все свои преступления. Вы же будьте благоразумны. А главное, любите друг друга. Любовью искупается множество грехов. Если за вашу верность Христу вас станут проклинать, Дух Божий укрепит вас, и вы с новой силой будете прославлять Спасителя. И благодарите Бога, если выпадут вам страдания, как христианам. Лишь бы никто из вас не пал, как злодей. Пастырей же умоляю быть во всем примером для паствы. Тем самым вы покроете себя неувядаемой славой!

– Аминь, – прошептал Серафим, словно отвечая апостолу. – Видно, для испытания веры нашей нам были отпущены эти страдания и не все устояли. Иные отреклись, иные разбежались, иные убиты. Но я останусь с тобой до конца.

Серафим горько усмехнулся, вспомнив, что он был объявлен новой властью «врагом народа».! Разве он, Серафим, враг всем тем, кто эти годы приходил к нему со своими скорбями за помощью, советом и утешением? Разве он враг своим прихожанам, которые в церковные праздники заполняли все пространство храма так, что яблоку негде было упасть?.. Тем, кого он крестил, венчал, соборовал, провожал «в путь всея земли»?

Однако наступало время службы. Отец Серафим встал перед престолом лицом к востоку и возгласил:

– Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков. Пресвятую, Пречистую, Преблагословенную, Славную Владычицу нашу Богородицу и Приснодеву Марию, со всеми святыми помянувше, сами себе и друг друга, и весь живот наш Христу Богу предадим! Яко подобает Тебе всякая слава, честь и поклонение, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь.

Потом отец Серафим, таясь, едва слышно запел первый – древний псалом царя Давида. Он призывал себя и всех людей прославлять Бога, прощающего человеческие грехи и беззакония, исцеляющего болящих, венчающего людей милостями и щедротами; призывал прославлять Того, Кто творит правду и суд всем обиженным, Кто «не до конца гневается, и не вовек негодует», милует верных Ему, как отец милует сынов своих.

По мере того как отец Серафим молился, сознание его, соединяясь со словами молитв и окрыляемое Божьей благодатью, поднималось все выше и выше, так что он вновь незаметно для себя забыл, где он и что с ним. Его мысленному взору открылся совсем другой мир, он чувствовал его сердцем и видел, не видя.

Серафим вдруг начал осязать то, во что всегда верил, но не мог понять – жертву любви: распинающую любовь Отца к единственному Сыну, посылаемому в мир на страдания и смерть, и распинаемую любовь Сына к Отцу, и их общую любовь к человечеству – гордому, постоянно сопротивляющемуся высшей Воле, и одновременно страдающему, обиженному и беззащитному перед силами Зла и собственных греховных страстей, сеющих между людьми зависть, ненависть и убийства… Сердце Серафима разрывалось от жалости и любви к Спасителю. Это чувство было настолько мучительным и сладким, что Серафим заплакал как ребенок…

В какой-то момент, когда силы его были на исходе он почувствовал, что что-то изменилось. Прежние чувства его постепенно сменились благоговейным страхом и трепетом. В неизмеримой вышине Серафим вдруг увидел Спасителя, словно одетого в ослепительный белый свет, окруженного неисчислимым числом Ангелов и множеством святых. Все «небо небес» было заполнено святыми. Они стоялие, с преклоненными к Христу головами, держа руки скрещенными на груди, и молили Его за Россию. …

Серафим увидел как где-то в воздухе, ниже сонма святых, сошлись в великой битве небесные воинства Ангелов света и дьявольские слуги тьмы, как заклубилась вихрями мгла и всадники на крылатых конях столкнулись в жестокой сече…

А еще ниже Серафим увидел, наконец, и саму Россию. Она распростерлась во всю свою могучую ширь и была видна ему вся как на ладони от Балтики до Тихого океана, будто он смотрел на нее с огромной высоты. Вдруг на глазах у священника зловещая тьма, стеной неподвижно стоявшая к западу от России дрогнула и двинулась на восток по всей ширине границы от Балтийского до Черного моря. Тьма стала наползать на русские поля, полные спелой золотой пшеницы, на светлые березовые рощицы, деревеньки и города, которые вспыхивали огнем и обугливались, едва черная дымчатая жижа касалась их.

Серафим увидел, как на восток, убегая от огнедышащей тьмы, из сел и городов потекли людские ручейки, состоящие из женщин, стариков и детей, вперемежку с машинами, конными повозками… Он увидел как ручейки стали рваться и дробиться вспышками огня и взрывов, взметавших в побуревший воздух комья земли, изломанный скарб, обломки телег и человеческие тела… Он увидел, как над мечущимися по полям людьми закружили самолеты с черными крестами на крыльях и фюзеляже, как от них в сторону земли полетели пунктирные струйки огня, пронзающие насквозь мягкие, еще живые тела… Серафим вдруг услышал пронзительный рев самолетов, грохот снарядных разрывов, стрекот пулеметов, крики женщин, детский плач, стоны раненых и его пронзила такая острая боль, словно длинный холодный нож вонзился ему в сердце. В глазах у него потемнело, душа его застонала, заплакало сердце, а ум взмолился в горячем порыве:

– Не их, Господи, но меня! Порази меня, но пощади невинных!..

Сколько продолжалась его молитва, он не помнил, но когда сердечная боль приутихла, а взор прояснился, он увидел как с востока, из-за Урала, из далекой Сибири, на запад текут другие ручейки: длинные воинские эшелоны с танками, артиллерией, вагонами, полными солдат; по заснеженным дорогам медленно ползли машины и упряжки лошадей, тащившие за собой пушки и гаубицы; тяжелым военным маршем шли колонны пехоты в касках с винтовками за плечами…

Они шли и шли на запад, становясь на пути вязкой смертельной тьмы, уже покрывшей полстраны и подступившей к самой Москве и падали в снег Серафим рассмотрел башни и стены Кремля, купола храмов, солдат, идущих парадным строем по Красной площади… Потом он увидел их в окопах, вдоль шоссе, в лесах и полях. Они мерзли, курили в кулак в перерывах между вражескими атаками, стреляли по наступающим врагам, Защитников бомбили самолеты, на них ползли тяжелые танки с черными крестами на бортах. Бойцы с криками «За Родину, за Сталина!» останавливали танки ценой своих жизней, бросаясь под лязгающие гусеницы с гранатами на поясе.

Серафим увидел окровавленных раненных бойцов, которых ползком по снегу тащили хрупкие девушки-санинструкторы, прикрывая собой от пуль и осколков… Перед его взором промелькнули переполненные фронтовые медсанбаты, тыловые госпитали, эшелоны увозящие раненых в эвакуацию… И сердце его опять стало разрываться от жалости к этим неизвестным, но дорогим ему людям – сотням, тысячам страдающих от ран и тяжелых увечий, лишенных рук и ног, потерявших зрение, контуженных, превратившихся вдруг из сильных мужчин в слабых и беспомощных, а от того растерянных и одиноких, калек. И Серафим снова стал молить милостивого Бога сжалиться над ними и облегчить их страдания. Обливаясь слезами, он просил Христа и Его Пречистую матерь помиловать Русь и ее многострадальный народ…