Эту цитату принялись с удовольствием распространять и креационисты, и богословы, поскольку, на первый взгляд, она наглядно демонстрирует узость кругозора ученых, которые отказываются признавать хотя бы возможность сверхъестественного и нематериального.

Но Левонтин ошибался. Мы в принципе можем допустить божественное в свои владения; дело просто в том, что нам никогда не приходилось с этим божественным сталкиваться. Если бы, к примеру, сверхъестественные явления вроде исцеления посредством молитв, точных религиозных пророчеств и воспоминаний о прошлых жизнях проявлялись регулярно и достоверно, мы, возможно, были бы вынуждены отказаться от приверженности чисто естественным объяснениям. И действительно, иногда мы откладывали натурализм в сторону, чтобы принять некоторые из этих утверждений всерьез и попытаться их изучить. Из примеров можно привести экстрасенсорное восприятие и другие паранормальные явления, для которых нет никаких натуралистических объяснений.

Как ни печально, аргументы о том, что натурализм представляет собой научную догму, берут на вооружение и научные организации, не желающие портить отношения с религиозными людьми. Прогрессивные верующие могут быть полезными союзниками в борьбе с креационизмом, но примиренцы опасаются, что их отпугнет любое утверждение о том, что наука способна справиться со сверхъестественным. Лучше сохранять вежливый тон и делать вид, что наука по определению не может ничего сказать о божественном. Излишнюю заботу о чувствах верующих демонстрировал и Юджин Скотт, бывший директор в остальном достойной уважения антикреационистской организации – Национального центра научного образования:

Обратите внимание: Скотт утверждает, что натурализм есть часть определения науки. Но это неверно, ибо ничто в науке не запрещает нам рассматривать сверхъестественные объяснения. Конечно, если определить «сверхъестественное» как «то, что не может быть исследовано наукой», то утверждение Скотта становится тавтологически верным. В противном случае поверхностно и неверно считать, что Бог запретен, поскольку его невозможно «контролировать» или «поместить в пробирку». Любое исследование духовного исцеления или эффективности молитвы (которое при правильном проведении включает и контрольную группу), по существу, помещает Бога в пробирку. То же можно сказать об исследованиях небожественных сверхъестественных явлений вроде экстрасенсорного восприятия, призраков и внетелесных переживаний. Если предполагается, что нечто существует и оказывает ощутимое влияние на Вселенную, то это нечто попадает в сферу интересов науки. А сверхъестественные существа и явления вполне могут влиять на реальный мир.

Наконец, несовместимость методов науки и религии в конечном итоге порождает настоящую философскую несовместимость. Ученые постоянно полны сомнений и критично настроены, что заставляет их скептично относиться к любым притязаниям на истину (и это совсем не плохо). Если совместить такое отношение с основательностью натурализма, доказанной всей историей науки, и добавить к этому постоянные неудачи в поиске доказательств сверхъестественного, то получится следующая философия: поскольку нет никаких доказательств существования сверхъестественных сущностей или сил, хотя такие доказательства могли бы иметься, есть основания полагать, что этих сущностей и сил не существует. Такая позиция получила название философского натурализма.

Философ Барбара Форрест защищает связь между методологическим и философским натурализмом так:

Хотя Форрест ошибочно полагает, что наука не способна проверить сверхъестественное, в целом ее аргументы имеют смысл. Если вы всю жизнь безуспешно ищете лохнесское чудовище – наблюдаете за озером при помощи видеокамер, прослушиваете его сонаром и запускаете в глубину подводные аппараты, но все равно ничего не находите, как будет более разумно поступить? Сделать предварительный вывод, что никакого чудовища в озере просто нет, или всплеснуть руками и сказать: «Возможно, что оно там есть! Я по-прежнему не уверен»? Большинство людей предпочтут первый вариант – если, конечно, речь идет не о Боге.

Некоторым ученым удается быть методологическими натуралистами на работе и супернатуралистами в остальное время, но на самом деле примирить привычный скепсис к заявлениям коллег с полной доверчивостью к заявлениям товарищей по вере очень трудно. Скепсис обычно просачивается наружу. Именно этим объясняется тот факт, что многие ученые становятся атеистами, а многие верующие инстинктивно не доверяют науке или даже относятся к ней с пренебрежением. Инфицирование тела веры вирусом научного сомнения объясняет также, на мой взгляд, почему ученые старшего поколения менее религиозны, чем молодые (они дольше смотрят на религию критическим взглядом), и почему успешные ученые тоже менее религиозны (именно критический взгляд и готовность подвергать сомнению авторитеты принесли им успех).

Важно понимать, что философский натурализм, как и атеизм, представляет собой условное мнение. В этой картине мира не говорится: «Я знаю, что Бога нет»; говорится скорее: «До тех пор, пока я не получу доказательств, я не признаю существование богов». Но в такой формулировке философский натурализм – анафема для примиренцев, которые избегают афишировать свои убеждения, даже если они атеисты. И даже ученые, которые придерживаются этой философии, как правило, стараются помалкивать об этом, потому что мы (по крайней мере, в Америке) окружены верующими, часть которых финансируют наши исследования, а другие помогают сражаться с креационизмом и псевдонаукой. Не факт, что атеизм поставил бы под угрозу дружеские отношения с этими людьми, но в Америке, где любой атеист вызывает подозрения, безопаснее держаться в тени.