лысоватого, чуть обрюзгшего мужчину, перелистывавшего грязный фолиант.

Будто почувствовав ее взгляд, мужчина поднял глаза и застенчиво улыбнулся.

– Не совсем. – Арчер вздохнул и горестно покачал головой. – Он по собственной инициативе собирал информацию про евреев. Расспрашивал, вынюхивал, вызнавал. Горожане ему доверяли, он ведь был обыкновенный бюргер, не человек из гестапо. Он сам приносил эту информацию в тайную полицию, а уж дальше все происходило по протоколу. Он донес на тридцать шесть человек, местных. Они прятали у себя тех евреев, которые сумели избежать чисток, – в домах, в подвалах, на чердаках. Гестапо забрало всех – и этих евреев, и тех, кто их прятал. Никто не вернулся.

Мужчина с книгой продолжал улыбаться. Грета нахмурилась и ускорила шаг.

Благодаря этому Волгин, наконец, улучил момент, чтобы обратиться к Арчеру:

– Майор, во время войны в лагере содержался один человек… Вернее, мог содержаться. Он был художник, он здесь рисовал…

– У вас тут еще и дети есть? – перебила капитана кинозвезда.

Она никак не могла успокоиться. Она указывала на нескладного подростка с полудетской челкой, выглядывающей из-под большого размера кепки. Подросток был прыщав и худ, он был облачен в просторные шаровары, грязную рубаху, когда-то, вероятно, бывшую белой или же бежевой, и в дырявую жилетку. Он восседал на ступеньках барака и, казалось, был полностью поглощен разглядыванием потрепанной карты.

– Он из Дахау, – сказал Арчер. – Это концлагерь.

– Я знаю, что такое Дахау, – ледяным тоном произнесла Грета, смерив собеседника выразительным взглядом.

– Он сын коменданта Дахау… – уточнил майор. Он повернулся к подростку и позвал: – Удо!

Тот вскинул голову и удивленно уставился на процессию.

– Подойди сюда и поздоровайся, – приказал на плохом немецком Арчер.

Удо поднялся и поплелся к забору. Руки его болтались вдоль тела, будто у тряпичной куклы; они были непропорционально вытянуты по отношению к остальной фигуре. Подойдя, Удо сдернул с головы кепку и смиренно произнес:

– Добрый день.

– Здравствуй, милый, – с материнской интонацией проговорила Грета. – Как ты себя чувствуешь?

– Хорошо.

– Что ты здесь делаешь? – Она обернулась к майору и повторила на английском: – Что он делает в таком месте?

Арчер собирался ответить, но Удо опередил его:

– Я изучаю карту местности. Я хочу быть картографом, – сказал он с гордостью.

– Наши охранники отыскали для него карту, которая не представляет военной тайны, – пояснил майор.

Грета не удостоила его взглядом.

– Картографом! – она ласково глядела на подростка. – Какой же ты умница! Я всегда мечтала, чтобы у меня был такой ребенок. Умница!

– В день его рождения отец выводил на плац заключенных. Сколько лет – столько человек. Парень расстреливал их из пулемета, – негромко сообщил Арчер.

Грета, казалось, не сразу осознала, что услышала. Она продолжала улыбаться Удо, но лицо ее бледнело на глазах.

– Выходит, его посадили не за то, что он сын коменданта? – растерянно спросила Грета.

– Вовсе не за это.

– И скольких же он расстрелял?

– В последний раз расстрелял пятнадцать.

– Четырнадцать, – возразил Удо на немецком. Выходит, он все-таки понимал английский.

– Верно, – согласился Арчер, – четырнадцать. Пятнадцать лет ему исполнилось уже здесь. Заключенные из соседнего барака испекли именинный пирог. К нему здесь хорошо относятся.

Грета ошеломленно глядела на Удо, а он продолжал носком туфли застенчиво вычерчивать на песке какой-то рисунок.

– Вы полагаете, мы просто так держим здесь невинных людей? – спросил Арчер. – Зачем бы мы стали это делать?..

Нэнси что-то быстро записывала в блокнот.

Подросток вдруг повернулся и в упор посмотрел на Волгина. Странное дело, но у него был детский взгляд – не злой, не упрямый, а какой-то слабый и растерянный. Взгляд ребенка, которого насильно втолкнули в несправедливую, жестокую взрослую жизнь.

«Война проклятая, – невольно пронеслось в мозгу Волгина, – не щадит никого: ни взрослого, ни ребенка…»

К Арчеру подскочил бравый армейский лейтенант и что-то негромко произнес. Майор кивнул и, склонившись к Грете, зашептал ей на ухо.

Грета расправила плечи и поправила меховую накидку. Лейтенант сделал шаг в сторону, уступая ей дорогу, и Грета быстрым шагом направилась по тропинке к дальнему строению. Волгин двинулся было за ней, но Арчер преградил ему путь.

– Подождем здесь, – сказал он.

– Мы же вместе, – попытался возразить Волгин, но майор только отрицательно покачал головой.

– Так что вы хотели у меня спросить? – перевел он разговор на другую тему. – Вы что-то говорили насчет художника…

Грета тем временем торопливо взбежала по ступеням крыльца и скрылась за тяжелой дверью, которую услужливо распахнул перед ней лейтенант.

* * *

Миновав коридор, Грета очутилась в довольно просторной, но оставляющей гнетущее ощущение комнате. Единственное окно было забрано частой решеткой. Потолок низко нависал над головой, так низко, что невольно хотелось втянуть голову в плечи. Стены были выкрашены в серый цвет.

В глубине помещения, напротив окна, виднелся другой коридор, уходящий вглубь здания; вход в этот коридор закрывали тяжелые металлические прутья.

В центре комнаты стоял одинокий стол и два стула. Грета огляделась по сторонам. Ей даже некуда было положить сумочку и пальто; в конце концов она просто сбросила свое шикарное светлое пальто с норковой горжеткой на спинку стула.

Лейтенант, остановившись на пороге, наблюдал. В его взгляде Грета успела заметить тот же жгучий интерес, который сопровождал ее повсюду, – не только зрительский, но и чисто мужской. «Мужчины, – была убеждена Грета, – на самом деле всегда ведут себя как дети, как романтики и идеалисты; именно этим объясняется влюбленность взрослых, тертых в боях самцов в бесплотные женские образы на экране. Какая наивность! Многое пережившие мужчины искренне верили, что артистка и сыгранная ею роль – это одно и то же».

Остановившись у окна, Грета вспомнила свою героиню в одном голливудском фильме. Она играла женщину, несправедливо обвиненную в убийстве. Ей тогда предстояло встретиться с адвокатом, который успел влюбиться в нее. Декорация очень напоминала комнату, в которой сейчас находилась Грета, вот только в декорации было нестерпимо жарко, а здесь довольно холодно и промозгло.

«Надо бы надеть пальто», – подумала Грета. Но в шикарном пальто в этом помещении она будет смотреться нелепо. Сейчас необходимо выглядеть скромно. Для этой цели Грета заранее подобрала платье в темных тонах.

Нервно покусывая ноготь, Грета рассеянно наблюдала за происходящим снаружи. Удо слонялся за проволокой, размахивая при ходьбе своими длинными кукольными руками. Волгин и Арчер беседовали по другую сторону заграждения; при этом советский офицер то и дело исподтишка буравил Удо взглядом. Нэнси, теребя в руках блокнот, рассматривала военных, но в разговор не вступала.

«Надо будет запомнить, как неумело эта девчонка пыталась поддеть меня, – подумала Грета. – Если играть амбициозную, но недалекую барышню с претензиями, пригодится».

Лейтенант продолжал