Ева начала понимать, что добиться желанной роли супруги Гитлера не так-то просто, учитывая его эмоциональную нестабильность и одержимость секретностью. О развитии их отношений известно было только прислуге и нескольким близким друзьям. Анна Винтер вспоминала, что Гитлер был очень нежен с Евой, когда они оставались наедине, и очень беспокоился о ее здоровье: «Он вечно читал ей нотации по поводу курения, твердил о вредном воздействии никотина, но Ева все равно много курила». (За спиной Гитлера, конечно, зато так часто, как только могла, да и сестричка Гретль следовала ее примеру.) А вот Альберт Шпеер отмечал: «Он прятал ее от всех, кроме самых близких друзей отказывал ей в каком бы то ни было социальном статусе и постоянно унижал ее. Смотреть было больно». О браке, как Гитлер часто заявлял ей и другим в ее присутствии, не могло быть и речи. За нерассуждающей любовью он всегда мог обратиться к своим овчаркам Принцу и Блонди.

Дядя Алоис оставил меткий анализ характера Гитлера, помогающий объяснить его нежелание признать Еву открыто:

До самого конца 1932 года (к тому времени роман длился уже целый год) родители Евы оставались в неведении. По выходным она иногда ездила с Гитлером на загородные экскурсии в окрестности Мюнхена, а порой и в Хаус Вахенфельд. Все это следовало скрывать от ее отца. Тем временем она продолжала работать в ателье Гофмана, получая скудное жалованье скромной ассистентки, и чаще всего проводила вечера дома с семьей.

Но в свое время родители неминуемо должны были заподозрить неладное. Ее беззаботно-веселая мать Фанни, осознав, что то, что казалось преходящим увлечением, на самом деле очень серьезно, пренебрежительно обронила: «Она бросит его, как только встретит мужчину помоложе». Она старалась умерить гнев мужа, но Фритц презирал Гитлера, его расистские лозунги и фанатичных поклонников. Откровенное совращение дочери смертельно оскорбило его. В глазах Фритца Брауна, всей душой преданного традициям лютеранской этики, нацизм потрясал самые основы моральных ценностей. Для него не имело никакого значения, что на его дочь пал выбор самого могущественного человека Германии. Отец заставлял Еву испытывать мучительное чувство вины, изо всех сил противясь ее связи. Не исключено, что в значительной степени его гнев был вызван уязвленным самолюбием и оскорбленными отцовскими чувствами. Дочери оставались его собственностью, пока не выйдут замуж и не станут собственностью мужей. А до тех пор на нем лежала обязанность оберегать их целомудрие. И вот он лишен возможности вручить Еву будущему мужу нетронутой. Лучшим выходом для Гитлера — раз уж он соблазнил ее — было бы исправить положение, взяв ее в жены. Но Гитлер ясно дал понять, что у нее нет никакой надежды выйти за него замуж. Одна секретарша записала ненароком вырвавшееся у Гитлера замечание, которое о многом говорит: «Я как-то раз спросила его, почему он до сих пор холост. Его ответ смутил меня: «Я не смог бы стать хорошим отцом и считаю безответственным создавать семью, если невозможно уделять достаточно времени собственной жене. В любом случае я не хочу детей. Я замечал, что отпрыскам гениев часто приходится нелегко в жизни». Не мог же он назвать Еве истинную причину, темный секрет своей дурной наследственности. Что ж, не сдавался Фритц Браун, раз так и браку не бывать, то она должна расстаться с ним.

Гертрауд Вейскер нечего рассказать об этом периоде, поскольку ей тогда было лет девять-десять. Так что наиболее достоверные сведения о том, как семья смотрела на роман Евы (основанные, несомненно, на немалом количестве бурных дискуссий), мы получаем опять же из уст Алоиса Винбауэра:

Мало кто подозревал, насколько глубоко страдала Ева Браун, молодая женщина из хорошей семьи, щедро наделенная красотой и энергией, окруженная многочисленными друзьями. Если ее родители (озабоченные утратой их дочерью невинности и собственным унижением) и замечали это, то не выказывали ничего, кроме равнодушия. Алоис Винбауэр помнит, как они говорили, что в 1933 году Ева стала «рассеянной, нелюдимой и раздражительный в первый год Гитлера на посту канцлера». Она не могла довериться младшей сестре Гретль, уже восемнадцатилетней девушке, но все еще безвольной, не способной самостоятельно определиться ни по одному вопросу. Ева не решалась обременять это хрупкое, нуждающееся в поддержке существо признанием в своем отчаянии. Можно было бы сказать Ильзе, обладавшей сильным характером, но отношения между сестрами никогда не были особенно близки и порой доходили даже до откровенной враждебности. Ильзе не стала бы утешать. Постепенно ежевечерний поток обвинений подтачивал любовь Евы к родителям. Исполненная решимости не уступать возлюбленного, разрываясь между двумя предметами привязанности и обязательств, мучаясь неразрешимой дилеммой, она угодила прямиком на линию огня, негласно открытого двумя мужчинами, повелевавшими ее жизнью. Каждый из них был по-своему безгранично могуществен. Напряжение становилось невыносимым. Она все больше и больше убеждалась, что выход только один.