Даже фразы их о покидании родины носят иногда следы воздействия более взрослой среды или своих позднейших рассуждений. Отсюда иногда как бы литературная стилизация этого момента и элемент шаблона.

Вторая категория детей, покинувших родину в возрасте от 6 до 10 лет, хотя и помнят Россию, но почти не знают нормальной, оседлой дореволюционной жизни или помнят лишь отдельные эпизоды. При этом за нормальную жизнь приходится принимать годы внешней войны, не нарушившей в корне всего уклада жизни. В описание этого периода вклиниваются иногда лишь такие замечания:

«Папа офицером ушел на войну, и мама за него очень боялась».

«Папа был ранен в бедро, и мама поехала в ***, чтобы видеть папу в лазарете».

«Один раз я проснулся от резкого крика мамы, ей давали воды, она всхлипывала. Это получили телеграмму, что папа убит».

В общем же преобладает описание счастливого детства, резко потом нарушенного налетевшим шквалом революции. Изредка попадаются общие замечания.

«Я жил до революции в ***. Мне жилось там хорошо».

«Раньше жилось лучше».

Но в большинстве случаев домашняя семейная жизнь описывается детьми этого возраста непосредственными воспоминаниями каких-нибудь отдельных картин детской жизни, ярко почему-либо запечатлевшихся в их душах, например детской комнаты, игрушек, иногда любимого животного.

Один второклассник пишет:

«Мне было три года, когда был в своей комнате, то моя мама сказала, что мне не до игранья, потому что надо уезжать… Когда мы сели в вагон, то прибежал наш пес, которого звали Дик, тогда мой папа позвал Дика, но он повилял хвостом, завизжал что есть мочи, побежал и скрылся».

Одна десятилетняя девочка пишет:

«Ростов я помню тоже не очень хорошо. Помню, что там было очень много дынь и арбузов».

Одиннадцатилетний мальчик пишет:

«Когда настала революция, мы поехали в Лодекавказ. Там я получил на елку в подарок чудную книгу».

Ученица 1-го класса пишет:

«Дедушка и бабушка меня очень любили, и я часто получала от них игрушки и сладости. Как приятно мне вспоминать о России и как я жалею, что уехала оттуда».

«В *** мы ходили за грибами и за ягодами, земляникой, черникой, брусникой и малиной. Я эти ягоды очень любила. Там у нас был садик не очень большой и не очень маленький. Зимой мы лепили бабу из снега. И больше ничего я не помню про Россию. Теперь вспомню про Штеттин…»

«Когда мои родители, – пишет ученик приготовительного класса, – были в Москве, мне жилось очень хорошо. Когда в России началась революция, то мама меня отдала в советскую школу, там мне жилось очень плохо».

«В Екатеринодаре нам было прежде хорошо, а потом плохо».

Первоклассник 10 лет пишет: «Нам там было очень хорошо. У нас там был большой дом, и мне было полное раздолье».

Длинный рассказ одной первоклассницы повествует о жизни в Петрограде до революции, о клубнике, черешнях, яблоках, ветчине и о чиже в клетке, а потом идут скитания и лишения.

Ученик 2-го класса пишет:

«Там было так хорошо, я помню большой дом, большой, большой парк и ту бочку, где плавали золотые рыбки, и те орешки, которыми я лакомился, и все то чудное, как, например, цветы. Мне так было хорошо, так просто чудно. Но пришли большевики… и арестовали отца, потому что он был помещик, а затем слезы матери, скитания…»

Ученица 4-го класса пишет:

«Я родилась в деревне. Как я люблю ее и хорошо помню. Помню громадный дом, реку, красивый сад и лес. Как я любила наши леса! Меня часто брал папа на дрожках и возил на сенокос. Но вскоре мы выехали, потому что началась революция».

И много таких воспоминаний: об оставленной старушке-няне, о теплившейся лампадке, о собственной кроватке, о домашнем уюте, о любимой кошке, о заросшем пруде, о папе и маме, «когда они еще оба были живыми», о родительской ласке… о всем том потерянном рае, который ассоциируется в умах натерпевшихся впоследствии малолетних скитальцев с мыслью о родине. Они ведь потом почти не видели счастливого детства. Особенно резок контраст с последующей жизнью, полной страданий, ужасов, лишений. Все тетрадки наполнены описаниями прихода большевиков, пальбой, жизнью в подвалах, обысками, грабежами, голодом, очередями, скитаниями, холодом, тифом, расстрелами, пытками, кровью, разбрызганными мозгами, сиротством.

«Было скучно, тоскливо, холодно», – пишет ученик 4-го класса.

Ученик 3-го класса после описания гибели отца пишет:

«Дальше я описывать не буду. Мне очень не хочется вспоминать о милой Родине и о покойном папе».

В этих словах чувствуется тот душевный надлом, который так жестоко отозвался на стольких русских детях нашего времени. Эти же слова свидетельствуют о сложности переживаемых этими детьми чувства к родине… Более взрослые так анализируют свое отношение к родине после налетевшей катастрофы:

«Нравственная жизнь в эти годы была ужасна. Жил и чувствовал, как будто живу в чужой стране».

Или: «Чувствовать, что у себя на родине ты чужой, – это хуже всего на свете».

А вот жуткие по своей непосредственности описания малышами выпавших на их долю ужасов.

Ученица приготовительного класса, родившаяся в 1914 г., пишет: «Потом вечером моего папу позвали и убили. Я и мама очень плакали. Потом через несколько дней мама заболела и умерла. Я очень плакала».

Ученик приготовительного класса пишет:

«Я помню, как приходили большевики и хотели убить маму, потому что папа был он морской офицер».

«Помню (ученик 4-го класса) тревогу в городе, выстрелы, крики на улице, помню, как я с сестрой, забрав все любимые игрушки, прятались в безопасные, как нам казалось, уголки нашей детской».

«Однажды, когда я (теперь ученица 2-го класса) была дома одна и играла в куклы, я услыхала выстрел над нашей крышей. Я испугалась и от страха забилась в платяной шкаф».

Ученик 1-го класса заявляет:

«Потом почему-то все стало дорого».

Это очень характерное заявление ребенка, не могущего охватить всей совокупности явлений.

Жажда по семейной жизни, по родительской ласке ярко выражается в следующих строках ученицы 4-го класса:

«Мама поступила на службу. Я целыми днями оставалась одна. Маму я видела в день лишь раз утром и поздно вечером, и всегда она была такая усталая, озабоченная, что не успевала даже поговорить со мной. А как мне иногда хотелось, чтобы хоть