Удар в грудь! Полёт, который показался Седрику очень долгим, а затем темнота.

«Неужели пришла смерть?» – подумал Зальх, и его сознание померкло…

Очнулся рыцарь в полдень. Страшно болела голова, а веки никак не желали открываться. Он застонал, и тут же в его пересохшие губы упёрлась деревянная плошка с водой, которая пахла травами. Седрик открыл рот и напился, после чего ему стало гораздо легче. Рыцарь ещё раз попробовал открыть глаза, и это у него наконец получилось. Он смог оглядеться и обнаружил, что лежит в просторной полутёмной палатке на довольно мягком топчане. Справа и слева от него на таких же топчанах находилось ещё несколько воинов, явно не простолюдины, а над ним склонился Танкред Фельбен.

– Где я? – прохрипел рыцарь.

– В палатке лекаря Гонзо Леонского, личного целителя герцога Генриха.

– Долго я провалялся без памяти?

– Остаток ночи и половину дня.

– Что венеды?

– Оторвались. Они ушли в лес и их не догнали. За ними бросились в погоню, но наших воинов в дебрях ждала засада.

– Потери в войске большие?

– Очень. Герцог в гневе, и я лично слышал, что он говорил, будто мы потеряли две тысячи только убитыми, а помимо того богомерзкие исчадия ада венеды уничтожили половину обоза, а сами оставили на поле боя меньше двухсот мертвецов.

– Хр-р-р! – прорычал Зальх, и его руки сжались в кулаки.

От этого движения в глазах вновь потемнело, и Танкред придержал его за плечи:

– Лежите. Лекарь сказал, что вам нужен покой и сон.

Седрик постарался успокоиться и спросил:

– Что со мной?

– Вы сильно ударились головой, и у вас треснуло два ребра. Завтра, наверное, уже сможете встать, а через пять-шесть дней вновь будете командовать отрядом. Так говорит мастер Гонзо.

– А что с Уттенхаймом? Он мёртв?

– Нет. У сотника арбалетным болтом разбита коленная чашечка, и он, подобно вам, сильно приложился головой о землю. Поэтому его вместе с другими тяжелоранеными отправят в Гамбург.

– Ясно.

Голова рыцаря словно налилась свинцом, видимо, сказывалось действие питья, и вновь он стал проваливаться в забытьё. Оруженосец ещё что-то говорил о награде от герцога Генриха и славе среди воинов. Однако Седрик его уже не слушал. Он засыпал и понимал, что ему необходимо восстановить силы, ибо военная кампания, которая войдёт во все европейские анналы как Первая Северная война, только начинается. Ну а раз так, то для него, рыцаря Седрика фон Зальха, всё ещё впереди.

Последние дни пребывания нашего войска на вражеской земле были очень тяжёлыми. Разозлённые крестоносцы из армии Генриха Льва не желали нас отпускать. Они жаждали отмщения, и германские военачальники кинули вслед за нами все свободные силы. Лёгкая кавалерия и егери, пехота и сбродные ватаги из бывших разбойников, отряды священнослужителей и английские добровольцы, а помимо них тамплиеры. Не менее девяти тысяч вражеских вояк пытались нас окружить и уничтожить. Однако хрен им! Местность мы знали не хуже проводников из здешних жителей, которые вовремя сбежали от венедов и варягов в Гамбург и Бремен, а теперь вели крестоносцев. Поэтому наше войско раз за разом ускользало от католиков, уничтожало их заслоны и на исходе четвёртого дня вышло к проливу Фемарнзунд.

Дальше отступать было некуда, море, а за проливом – остров Фемарн, и если бы мы не имели флота, то нас в конце концов прижали бы к берегу и просто закидали бы трупами. Но корабли были, и они нас ждали, а потому мы спокойно, без суеты погрузили на суда лошадей, затем раненых и пехоту, встретили наступающих рыцарей пороховыми бомбами и последними огненными гранатами, которые внесли в ряды противника панику, и отправились по домам. Вартислав пошёл к себе, Идар направился в Дубин, где собирались основные силы венедов, ну а я, естественно, двинулся в Рарог.

Позади оставался вражеский берег, на котором стояли толпы потрясающих оружием католиков. Слева маячил безлюдный остров Фемарн, который мы огибали с востока, а впереди находился дом. Корабли шли ходко, а я сидел под мачтой, и настроение у меня было хуже некуда. Всё тело покрыто многочисленными ссадинами и ушибами. Нервное напряжение не давало спокойно смотреть на мирное море, и мне хотелось рвать, метать и кричать. Затем накатила апатия, и подумалось, что хорошо бы плюнуть на всё, забиться куда-нибудь в горы или глухие леса, где люди не слышали о войне и проблемах большого мира, и безмятежно отдохнуть.

Впрочем, вскоре хандра прошла, я успокоился и стал прокручивать в голове события последних дней. Вспомнил ночную битву с крестоносцами, наше отступление к морю, бег по лесам и стычки в дебрях, которые некогда принадлежали славянскому племени вагров, а теперь считаются графством Гольштейнским. Одно событие сменялось другим, и в целом рейдом по Шлезвиг-Гольштейну и Верхней Саксонии я был доволен, поскольку нам сопутствовал успех. Всеми нашими отрядами было сожжено более сотни вражеских деревень и около тридцати замков, разбито войско графа Сигурда Плитерсдорфа, перебита тысяча вражеских солдат из мелких патрулей и посыльных групп, подожжён Гамбург, уничтожены обозы с продовольствием, которое католики собирали по всей Европе, и совершён удачный налёт на армию герцога Генриха Льва. Поэтому крестоносцам придётся задержаться, похоронить своих погибших, снова собраться в армию и отвлечь часть сил на патрулирование прибрежной зоны. К тому же они будут ждать новых нападений, ведь Громобой, который отделился от нашего войска сразу после налёта на германцев, по-прежнему крутится неподалеку. Так что, как ни посмотри, мы своё дело сделали.

Однако неприятный осадок всё же имелся. Слишком тяжёлыми противниками оказались католики, и очень уж велики, на мой взгляд, наши потери. Дружина Громобоя лишилась трети бойцов. Вартислав возвращался в свой город только с половиной отряда. Идар недосчитался четверти варягов. А что касается моего войска, дружины Рарога, то цифры потерь я знал все до одной. Чёрные клобуки – минус пятьдесят три убитых и сорок пять тяжелораненых. Сотня Ивана Ростиславича Берладника – девятнадцать и двадцать два соответственно. Пехота из киевлян, варягов и пруссов – сто девять и девяносто три. От лесовиков Калеви Лайне, которые храбро прикрывали наше отступление, – семнадцать и пять. Да вароги, которые очень хорошо показали себя в большой битве, недосчитались пятнадцати человек – все убиты, ни одного тяжелораненого, потому что юные воины, получив серьёзное ранение, не отступали, а выбивались из общего строя и, не желая быть обузой своим товарищам, сами бросались на крестоносцев. Они шли на смерть с улыбкой и взывая к Яровиту, которого считали своим богом. Эти юноши погибали, как герои, и я более чем уверен, что они попадут в славянский рай – прекрасный Ирий, ибо каждый из них умирал за наш народ.

Вот такие дела. Потери у меня серьёзные. Почти четыреста человек можно вычеркнуть из боевых списков, и хотя из Новгорода прибыла полная сотня воинов, дружина уменьшилась до тысячи трёхсот бойцов. Из этого числа три сотни воинов по-прежнему необходимо держать в Рароге, потому что нам всегда надо опасаться датчан, да и без них врагов хватает. Тут тебе и англы с франками, которые могут решиться на большой морской поход в Венедское море, и лихие одиночки из норгов, коим начхать на веру, но небезразлично чужое богатство, и германцы. А раз так, то в следующий рейд людей со мной пойдёт меньше.