В верхнем Потоке дышалось легче, энергия текла плавно и размеренно, откликаясь на каждое прикосновение. М-м-м… Как дома. Кстати, о доме. Сил полно, кровища вроде не хлещет, спать не хочется.

Волны искр послушно заструились, понесли за собой. Горячая вспышка, разлитая всюду зелень. Поляна. Запах солнца и клевера, густая трава с крапинками желтоглазых ромашек, брызги колокольчиков. Со всех сторон холмы – заросшие, огромные, усеянные редкими домишками. На ветру поскрипывают крылья мельницы, лениво блеют овцы. Непроходимо тупые, то жуют, бессмысленно пялясь, то заполошно несутся всем стадом, задрав хвосты и тряся жирными курдюками. Большая собака лежит у перекошенной телеги, положив морду на лапы, и сколько ни оттаскивай, обязательно молча вернется на место. Между кривых оглобель мохнатая лошадь с отвислой губой. Неподвижная, статуя практически, только глаза живые. Дико злые, блестящие, черные. Последний мир со сценарием, самым длинным и невыносимо скучным. Ничего тут не происходит, только скрипит крыльями мельница. Сначала тихо, потом громче, громче, в конце уже душераздирающий не то свист, не то гул, и на пару секунд холмы погружаются в непроницаемую тишину. А потом все раскачивается заново.

Я подошла к телеге. Лошадь буравила взглядом пустоту перед собой, тоненько поскуливала собака. Замереть, прислушаться. Почувствовать. Шуршание воображаемых страниц, горечь вспыхнувших в памяти мгновений. Лана, пятнадцать лет… Страх. Выматывающий душу, мутящий разум. Липнет, оплетает сетью. Не выбраться. Это было давно, очень давно и долго. Хрипящая лошадиная морда в клочьях пены, незнакомец на телеге… Удар, скрежет, давящая боль, собачий визг. Трудно дышать, в груди жжет. Телега нависает неподъемной махиной, прижимает к земле. Он не собирается помогать, надвигается тенью, смотрит испытующе, со странным предвкушением. Вдыхать все сложнее. Вертится мысль – родители, дядя или соседи прибегут, они ведь слышали крик, не могли не слышать. Почему-то тихо. Будто нет никого вовсе: крутится мельница, блеют овцы да скулит собака. Каждый вдох как пытка. Телега урывками дергается, словно ее, наконец, пытаются сдвинуть, но после давит сильнее., Чужой пристальный взгляд пронзает насквозь. Дышать становится невозможно, и нечем. Очередной толчок сверху, грудь обжигает холодом. Внутри что-то хрустит, растекается спасительной прохладой. Звуки сливаются, остается только скрип мельницы, и ничего кроме…

Я осела на траву, жадно вдыхая полной грудью, отталкивая прочь остатки недосмотренных воспоминаний. Вашу ж… Что это было?.. Собака положила мохнатую голову набок, холмы накрыло плотной, почти осязаемой тишиной. Да… Лана-Лана, не повезло тебе совсем. Конечно, все эти девочки изначально приговорены, но… Зачем было убивать ее так?! И еще, судя по всему, половину окрестностей за компанию прихватывать? Можно порадоваться лишь тому, что это точно не Тео. Его-то почерк я выяснила. Что до остальных… Фу, вот ведь кто-то больной урод. Зато ясность полная – он не тот, кто мне нужен, а активные миры закончились. Значит, придется запустить еще сценарий… Понять бы где.

Холмы растворились в волнах энергии, вместе с бессмысленными овцами, мельницей и гребаной телегой. Закрутился вихрь искр, все смешалось. Отпечатки предсмертных роковых вспышек выстроились зеркальным коридором. Пятьдесят отражений одного и того же, но такие разные. Отсюда их лучше видно. Как склеенный из перегоревших спичек небоскреб, и каждый этаж – мир. Запущенных сценариев было не пять… Захотелось протереть глаза или проверить – не помешалась ли я случаем. Тест там психологический пройти, или два, картиночки в кляксах поугадывать. Всмотрелась в зеркальный коридор – нет, не ошиблась. Их восемь, активных миров: лес с кроликами, средневековый город и джунгли. И какого… За десятки столетий активировали пять миров, а за жалких несколько лет – три?!

Кто, черт возьми, кроме меня, вляпался в эту паршивую историю?..

Лейка

В окно щедро лился утренний свет, в косых лучах низкого солнца плясали пылинки. Обманчиво теплого, осеннего. Кожаный белый диван холодил спину даже сквозь свитер, спать не хотелось, но бессонная ночь тяжелой мутью туманила голову. Уютно пахло свежим кофе. Марьяна чудесно его варит, и подает обычно в крохотных прозрачных чашечках с золотыми ободками, мне же принесла в большой кружке. Помнит… Обжигающую горечь с едва ощутимым привкусом корицы цедить по глотку одно удовольствие.

Я позвонила Паше ни свет, ни заря. Сказала, что встречалась с Хранителем, а еще хочу обсудить, как помочь Соне. Он немного помолчал и предложил приехать к нему. В офис. За четыре года тут совершенно ничего не изменилось. Те же безликие папки-близнецы и номера банковских журналов, отсвечивающие нетронутым глянцем, та же награда в рамочке «За лучшее банковское премиальное обслуживание года», и тот же хозяин, распекающий сейчас кого-то по телефону жутко начальственным тоном.

Паша откинулся на спинку кресла, наконец положил трубку и устало потер лоб. Все заранее заготовленные, тщательно подобранные слова разом вылетели из головы, оторвать взгляд от кружки не получалось. Будто приклеился.

С тихим шуршанием отодвинулось кресло, раздались шаги. На прозрачный столик упал край тени. Так, надо срочно брать себя в руки! Пока еще кто-нибудь не позвонил, или не заявился. Я подняла глаза. Паша стоял у дивана, небрежно склонив голову набок, и излучал ту абсолютную уверенность, которая блестяще удавалась ему всегда, независимо от обстоятельств.

– Давай по порядку, – сказал он, уже без властных интонаций, и сел ко мне на диван. Вроде бы рядом, но совсем не близко.

Я отставила кружку на блюдце. Глухой стук в тишине кабинета показался неожиданно громким.

– Я была в первородном мире… опять.

Паша удивленно приподнял бровь, но промолчал.

– В этот раз я видела… То есть, Вестник показал мне. Она показала. Свою смерть, и многое, что было до того, даже кое-что из детства.

Накатила тревога, словно я снова стояла у костра, а под ногами струилась густая непроглядная тьма. Черт!

– Погоди, – нахмурился Паша. – Хочешь сказать, миры хранят часть их сознания? С воспоминаниями?

Я кивнула. Понял… Даже так понял.

– Что ж, логично, – обронил он. – Вестник создает мир своей энергией, посмертно. Должно остаться что-то еще, кроме последних минут жизни.

Частичка разума? Душа? Думать об этом не хотелось. И знать тоже. С Артемом такого не случится. Никогда!

– Что именно ты видела? – спросил Паша с терпеливым ожиданием, сквозь которое отчетливо просвечивало беспокойство.

Да я двух слов сейчас связать не могу, где уж тут детально пересказать вчерашнее, ничего не упустив. Впрочем…

– Я покажу…

Он заинтересованно хмыкнул, стопроцентный отклик послужил согласием. Глубокий вдох, вспышки чужих воспоминаний. Перенаправленный поток, общие, хлынувшие в сознание картинки, одни на двоих. Рассказанная сотни раз дедом старинная легенда, чувство неправильного жара в тех людях, который так необходимо погасить, темный зал пещеры заброшенного города. Боль, раскаленный энергией воздух, холод металла… Я пережила это снова. Но теперь не одна.