– Спасибо на добром слове.

Лили поспешила сменить тему, поскольку ей вовсе не улыбалось продолжать разговор о своей образованности.

– Я думаю, не кто иной, как Бриджет, сестра мистера Оллворзи, сможет спасти положение, вам так не кажется? Если кому-то и удастся убедить его, что Том хороший, а Блайфил – прохвост, то только ей одной, как по-вашему? А как ваше плечо? Если не хотите ромашковой настойки, полагаю, я могла бы приготовить вам “Кромвель”.

– Что приготовить?

– Горячий пунш.

"Какая огромная уступка!” – подумал Дэвон. Обычно Лили тряслась над спиртным, как его престарелая, оставшаяся в девах тетушка.

– Но при чем тут Кромвель?

– Неужели вы никогда “Кромвеля” не пробовали? Коньяк пополам с сидром и немного сахара. Это “обезглавленный Кромвель”.

– А если необезглавленный?

– Вдвое больше коньяку. Он засмеялся.

– А тебе нравится “Кромвель”?

– Я никогда его не пила. Ни разу в жизни ничего не пробовала крепче вина. “Кромвель” нравился моему отцу.

– Понятно.

– Стало быть, злоключения бедняги Тома вас сейчас не интересуют?

– Вроде бы нет. И “Кромвеля” мне тоже что-то не хочется.

– Сыграем в карты?

– Вот ты и попалась! Теперь мне все ясно. Хочешь меня напоить, чтобы обыграть в пикет. Лили позволила себе усмехнуться.

– Не в обиду будь сказано, мистер Дарквелл, но мне вовсе не требуется вас спаивать. Я вас и так обыграю.

– Ах вот как? Давай сюда карты. Я принимаю твой нахальный вызов, даже если мне суждено остаться без единого лампового фитиля в доме.

Она взяла со стола колоду карт и пододвинула стул поближе к постели.

– Мы можем и не играть, если вы не хотите. Я бы охотно занялась шитьем. Так какой счет у нас был в прошлый раз? – невинным голоском спросила Лили.

– Пятьдесят девять на семь, если не ошибаюсь. Играем до ста.

– Да, кажется, именно так.

Лили перетасовала колоду, дала ему снять и принялась сдавать. Карты так и летели у нее из-под пальцев.

– Полагаю, вы не хотите поднять ставки?

– На что играем?

– М-м-м… Как насчет ниток? Мне бы пригодилась пара катушек.

– У меня нет ниток.

– Ну.., вы могли бы их достать, позвонив в колокольчик.

– Лили, если хочешь, я готов играть на деньги.

– Весьма заманчивое предложение, но мне бы не хотелось злоупотреблять вашим великодушием. Оста вить виконта без состояния, пользуясь тем, что он простерт на одре болезни, – согласитесь, нам обоим стало бы стыдно.

Дэвон расхохотался. Впервые Лили услышала, как он смеется. Обо всем на свете позабыв, она уставилась на него, радостно улыбаясь в ответ. Смех у него был хриплый и затрудненный, словно кто-то привел в движение долго бездействовавший механизм. Лили была на седьмом небе и мысленно дала себе слово задавать работу этому механизму как можно чаще.

Все еще усмехаясь, Дэвон откинулся на подушки. Ему нравилось смотреть, как ловко она сортирует карты своими длинными тонкими пальцами. До чего же красивое у нее тело: стройное, изящное, гибкое. Наблюдение за партнершей отвлекало его от игры, возможно, именно этим можно было объяснить столь плачевные для него итоги: он почти неизменно оказывался в проигрыше. Впрочем, подобное объяснение годилось лишь отчасти. В основе его неудач лежала куда более серьезная причина: Лили просто-напросто играла лучше, чем любой из когда-либо встречавшихся ему карточных партнеров. Она точно угадывала, когда следует проявить осторожность, а когда можно и рискнуть. Ее безошибочное чутье вызывало у Дэвона удивление, а выражение лица полностью сбивало его с толку. Сколько ни пытался, он никак не мог понять по лицу Лили, что она думает о выпавших ей картах, в какую бы игру они ни играли. Обычно она смотрела в карты с легкой, слегка озадаченной улыбкой, не говорившей ему ровным счетом ничего, но иногда позволяла себе одобрительно поднять бровь или, напротив, досадливо нахмуриться. Однако когда он, исходя из этих наблюдений, пытался повысить ставки или пропустить ход, то неизменно оказывался в проигрыше. Стремясь ее перехитрить, Дэвон попробовал было действовать от противного, то есть делать ходы вопреки тому, что читал у нее на лице, но и в этом случае не добился успеха.

– Кто тебя научил играть в карты? – раздраженно спросил он после того, как Лили не моргнув глазом выиграла три взятки кряду.

Он уже не в первый раз задавал этот вопрос, и Лили всякий раз уклонялась от ответа, не зная, насколько ему можно довериться. Ей очень хотелось рассказать ему все, но жизненный опыт научил ее осторожности. И все же на этот раз она не смогла удержаться: ей так давно не случалось просто и правдиво поговорить с кем-либо о себе.

– Мой отец, – ответила она. Неужели такой ответ мог ей навредить?

– А он был игроком?

– Иногда.

– Чем же он занимался, когда не играл в карты?

– Ну.., разными вещами.

– Например?

Лили, нахмурившись, опустила взгляд и нерешительно провела пальцами по краям своих карт.

– Он был изобретателем, – ответила она наконец.

– Что же он изобрел?

– Ничего такого, что прославило бы его имя.

– Значит, он не был удачливым изобретателем?

– Ну.., можно сказать и так, – Лили не удержалась от улыбки, услыхав оценку, столь вопиюще не соответствующую сути дела.

– Расскажи мне, что он изобрел.

Как раз в эту минуту она взяла последнюю взятку и объявила новый счет – восемьдесят семь к семнадцати – таким обыденным и лишенным малейших признаков торжества голосом, что Дэвон скрипнул зубами от злости.

Тасуя карты для новой партии, Лили подумала: почему бы и не сказать ему правду? Вреда от этого не будет. Она дала Дэвону снять колоду и опять раздала по двенадцать карт каждому.

– Ну, он изобрел самозатачивающийся нож, потом…

– Какой нож?

– Самозатачивающийся.

– И как же он работал?

Не поддавшись соблазну дать самый простой ответ (“Он не работал”). Лили пустилась в объяснения:

– Все было основано на теории, которую он сам придумал, будто нож, если его особым образом разместить относительно некоторых камней, будет заострять себя сам. Это была.., м-м-м.., не физическая, а скорее метафизическая теория. В общем, она не имела успеха.

Девушка подняла глаза и, увидев, что он улыбается, решила продолжать:

– Самоскладывающаяся переносная мебель тоже не нашла спроса: оказалось, что поднимать ее слишком тяжело. Особенно кровать. Кстати, у меня туз пик – тридцать одно очко.