— К-какой заем?..

Корнет прикрыл на мгновение глаза, и я сжалась в предчувствии очередной гадости, которую он наверняка собирался произнести. Но ничего подобного не последовало. Должно быть, Оболенский наконец сообразил, что к его роскошному бренди я причастилась по всем правилам христианства — на голодный желудок. И виноват, следовательно, он сам: раньше надо было думать… В конце концов, кто из нас старше и умнее?

В следующую минуту передо мной, по-моему сам по себе, возник старинный, прямо-таки реликтовый телефонный аппарат из черного чугуна… Точно чугуна, потому что трубка, когда я за нее взялась, никак не хотела отрываться от торчащих рожками рычажков. Такая она была тяжелая.

— Немедленно звони домой и ври, что остаешься ночевать у подруги! — распорядился Оболенский голосом злого папаши. Я глупо хихикнула и снова поинтересовалась:

— Зачем?

— Потом расскажу, — терпеливо пообещал Корнет. И помог мне оторвать от аппарата чугунное чудище, после чего сам набрал мой домашний номер.

— Это я! — сообщила я весело в ответ на тетушкино встревоженное «Да?!».

— Марина! — Лилия Серафимовна явно всполошилась. — Ты где?

— Тут…

— Скажи — у подруги! — прошипел Корнет.

— У подруги! — послушалась я. — Остаюсь ночевать у подруги!

— Марина, тебе обзвонился твой бывший… У какой подруги?! Ты что, пьяна?!..

— В лохмотья, — по-прежнему весело согласилась я и тупо повторила: — У подруги…

— Мариночка, как зовут твою подружку? — теперь тетушка говорила нежно и ласково.

— Подружку зовут: Корнет Оболенский, налейте вина!.. — сказала я и положила трубку на рычаг.

— Тяжеленная, — пожаловалась я Корнету, взиравшему на меня с молчаливым бешенством. — Не могу ее больше держать.

Момент, когда он ухитрился бросить на диван подушку и плед, в моем сознании не запечатлелся, поэтому я удивилась и умилилась одновременно, увидев мое предполагаемое ложе застеленным.

— Кр-расота, — поделилась я своей радостью вслух. — Диван, на котором спал прадедушка Ленин!

Оболенский издал звук, не переводимый ни на один человеческий язык, а на меня вдруг напала подозрительность, и я выдавила из себя вопрос, за которым стояла отнюдь не забота о хозяине:

— А где будешь спать т-ты?..

Корнет наконец дал волю своему разочарованию во мне, заявив, что пьяных девочек по имени Марина он не ест, что даже в трезвом состоянии они в его меню не входят категорически… Он говорил еще что-то, но я его уже не слышала: добравшись до ленинского дивана, я, едва успев сбросить туфли, провалилась в небытие.

Я никогда не верила людям, утверждающим, что с бодуна они якобы совершенно не помнят того, что вытворяли накануне. Правильно не верила! Когда наутро сознание вернулось ко мне благодаря сердитому голосу Корнета, разговаривавшего с кем-то по телефону, и вчерашний день, и наши посиделки с Оболенским мгновенно всплыли в моей памяти со всеми удручающими подробностями. Естественно, плюс свинцовая боль в затылке и кошачий привкус во рту…

Слегка приоткрыв глаза, я обнаружила маячившую передо мной спину Виталия и немедленно закрыла их снова, решив сделать вид, что все еще сплю… В конце концов, встретить вполне заслуженный позор на трезвую голову и с открытым забралом никогда не поздно. А так, глядишь, выгадаю время и соображу, как именно себя вести, когда «проснусь»… Может, действительно сделать вид, что ничего не помню? Мысленно отложив неприятный момент, я прислушалась наконец к разговору, который вел с неизвестным собеседником хозяин берлоги. Тем более что по мере общения он неуклонно повышал голос и не услышать его было просто невозможно.

— Ты, должно быть, спятил! — сердито сказал Корнет. — Как я мог отправить ее домой в таком виде?! Да не просто пьяная — невменяемая… Это она-то не пьет? Ну, мой милый, плохо же ты… Ну, значит, нажралась за отсутствием опыта… Черт с тобой, приезжай!..

Антикварная трубка грохнула по аппарату, а я затаила дыхание, ничуть не сомневаясь, что Корнет в данный момент пристально разглядывает мою персону, пытаясь определить глубину моего погружения в сон… Господи, а с кем же это он разговаривал по телефону? И правильно ли я поняла, что некто… кто-то… едет сюда?! Не кто… кто-то… Не может быть!.. Господи, нет…

— Марина? — тихо окликнул меня Корнет.

Вероятно, разволновавшись, я невольно себя выдала, шевельнувшись или слишком крепко для действительно спящего человека зажмурившись… Пусть, однако, еще докажет, что я не сплю и все слышала! И я, слегка застонав в ответ, перевернулась лицом к стенке, спиной к Корнету, После чего засопела как можно убедительнее.

К счастью, он поверил и, что-то пробормотав, прошлепал, насколько я могла определить на слух, в сторону двери, после чего дверь наконец хлопнула. А я, с облегчением переведя дыхание, начала про себя считать секунды и минуты в ожидании приезда моего бывшего мужа… В том, что именно он звонил Оболенскому, я не сомневалась ни единой секунды, и не потому, что такая догадливая, — я это чувствовала … И точно так же ни грамма не сомневалась, что на всем белом свете только Грига и может на сегодняшний день волновать состояние моей нравственности… Разве не об этом шла речь по телефону? Да и перед кем еще, кроме Григория, стал бы оправдываться Корнет в том, что оставил у себя ночевать в дым пьяную бабу?!

Сжавшись на Корнетовом диване, я все представляла и представляла, как Григ входит в хорошо знакомую ему берлогу, как, очутившись рядом, склоняется надо мной, как я открываю глаза и вижу… Вижу его лицо — в точности так же, как видела его каждое утро на протяжении почти трех лет нашего брака: ласковый взгляд необыкновенного цвета глаз, нежное прикосновение сухих и твердых губ, которым он, хронический «рановставайка», будил по утрам свою соню жену…

За этими сладостными воспоминаниями и мечтами я и упустила момент, когда Григ — это действительно был он — вихрем ворвался в комнату. В следующее мгновение все мои сентиментальные размышления полетели в тартарары, разбившись в осколки: крепкие пальцы бывшего мужа более чем ощутимо впились в мое плечо и, рывком оторвав от ленинского ложа, придали мне строго вертикальное положение… На мой вопль никакого внимания Григорий не обратил, а что касается его лица, нежного и любящего в воображаемом варианте событий, то в реальности оно выражало самую настоящую ярость и бешенство. Так же как и рыкающий бас, неожиданно обнаружившийся у Грига вместо завораживающего баритона:

— Ты… Ты что здесь делаешь?! Что ты себе позволяешь?!.. Напиваться как сапожник и дрыхнуть, вместо того чтобы явиться на летучку?.. Уволю!.. К дьяволу, черту лысому… Уволю!!!

— Не трогай меня! — я, наконец, обрела дар речи. — Не смей ко мне прикасаться… Не смей!..

И, потрясенная бездной, разверзшейся между моими фантазиями и грубой реальностью, ощущая к тому же адскую боль в висках и головокружение, не поддающееся описанию, я вначале задохнулась от обиды, а вслед за этим…