птицы, закладывали виражи, рулили хвостами, то чуть снижаясь, то снова взмывая вверх.

На одном из драконов сидело несколько всадников в развевающихся одеждах. Наверное, это были плащи — на высоте холодно. На другом драконе всадник был только один. И одет он был во всё чёрное.

— Это колдун, — тихо сказал мне Ойгон.

Я молчал, заворожённый невиданной картиной. Одно дело слышать, что есть в этом мире всадники на драконах, и совсем другое — наблюдать в небе этих прекрасных мощных зверей.

И гадать при этом — как же они летают, такие здоровенные? Есть в этом хоть какая-то физика, или только магия?

Минуты текли. Драконы не спеша нарезали круги, а их всадники наблюдали за лагерем, вглядываясь в фигурки воинов, словно бы задремавших у костра.

Воины терия Вердена не знали, что шум крыльев издалека слышен в лагере барсов, а потому не торопились ни спускаться, ни улетать.

Я похвалил себя за предусмотрительность. Лагерь не выглядел покинутым. Скорее — сонным, где сейчас отдыхали после обильной еды уставшие и раненые.

Ойгон ещё и костёр пошевелил. И лёгкий дымок показывал врагам, что в лагере всё спокойно. Заходите, мол, гости дорогие. Порубим так, что мяса потом хватит на всех.

Драконы всё кружили и кружили. Нам уже казалось, что их послали с разведкой, и они сейчас улетят.

И вдруг один из драконов, тот, где одиноко сидел колдун, острокрылым стрижом ринулся вниз. Мы с Ойгоном не успели даже зажмуриться, как из рук колдуна вылетела молния и взорвалась прямо над нашими головами.

Я почти ослеп от жуткой вспышки. Из глаз полились слёзы.

А потом шарахнуло ещё раз, и я, действуя уже на голых инстинктах, схватил завалившегося в кусты Ойгона и потащил назад, по узкому туннелю под землёй, под защиту огромных камней.

Не знаю, откуда у меня силы взялись — Ойгон был тяжеленный, а случившееся оглушило его и дезориентировало.

Брат пытался отбиваться, я тащил, обливаясь слезами и слыша над головой приглушённые раскаты грома: молнии продолжали бить в лагерь, сжигая его дотла!

Истэчи не ошибся, назвав чёрный камень — «глазом колдуна». Мерген выдал нашу стоянку! Спасла нас только любовь моего приятеля Истэчи к байкам и сплетням да моя привычка опасаться слежки беспилотников.

Я полз. Земля дрожала, и песок сыпался за шиворот.

Такой короткий на пути сюда туннель стал вдруг длинным и узким.

А что, если нас сейчас сравняет с землёй?

Я подналёг, изо всех сил протискиваясь вперёд и таща за собой брата. Нащупал камни. Потом различил свет. Не ослеп, как же хорошо!

Ещё рывок — и я втянул Ойгона в убежище между камней, а туннель обвалился, засыпав его ноги.

Но голова и плечи названого брата были уже в убежище. И горячий мокрый язык Бурки приветствовал меня, слизывая солёные слёзы.

Глава 20

Лазутчик

Пока я гладил взволнованного Бурку и хватал губами воздух, Темир с Истэчи в четыре руки откопали Ойгона и втащили его в убежище.

Брат уже немного пришёл в себя. Он бешено вращал глазами, ругаясь на чём свет стоит.

Вернее, думал, что ругается.

Для меня его проклятья больше походили на жалобы.

— Как же так⁈ — возмущался Ойгон. — Да как такое могло случиться, чтобы брату пришлось тащить на себе воина, как маленького ребёнка⁈ Небо сейчас заплачет от стыда, а земля затрясётся! Но что это было со мной? А почему память пуста, как бурдюк пьяницы? Это всё нижний бог со своими кознями!..

Слова про небо и нижнего бога звучали особенно беспомощно. Ну, кто ж так ругается? Научить его, что ли?

— Колдун врезал по лагерю молнией, — сказал я Ойгону успокаивающе. — А у тебя от удара наступило что-то вроде контузии. Знаешь, как это бывает?

Ойгон только замычал в ответ на незнакомое слово. Хотел головой мотнуть — и подавил крик боли.

— Ничего, — подбодрил я его. — Раз ты отделался провалами в памяти и даже не тошнит — значит, совсем ерунда.

Брат непонимающе уставился на меня.

— Но как ты меня тащил? — спросил он. — Я же воин. Я сражался с драконами, но такой жути не видел! Какой сильный колдун! А ты…

Он заморгал и сморщился. Видимо, память ему капитально отбило.

Назвать меня Каем в воинском лагере Ойгону Заратустра не позволял. И теперь он лихорадочно соображал: если я — Кай, то воином быть никак не могу. А если не Кай — то кто?

— Гэсар… — выдавил он наконец.

— Точно, — кивнул я. — Твой брат вырос, Онэгэн. Я — такой же воин, как ты, и могу показать тебе знаки на руках. Просто я лежал в кустах чуть дальше от колдовского удара. Мне повезло. Вот я и вынес тебя из-под огня. Разве не так надо?

Ойгон замолчал и задумался. Он был умнее Темира. Тот слопал рассказ Истэчи про то, что я теперь воин, и даже не почесался.

А вот старший брат поверил не до конца и решил расспросить позже. Но тут уже оставалось только принять как данность.

Истэчи, прислушавшись к звукам снаружи, заявил безапелляционно:

— Тихо совсем. Улетел ваш колдун.

— Не улетит он так просто, — вырвалось у меня. — Драконов над лагерем два. Они минут десять круги нарезали, словно искали тут что-то.

— Не нашли? — спросил Темир.

— Да если б знать!

Я задумался.

А и в самом деле — что же произошло? Чего они не садились, если кого-то или что-то искали? Поверили, что в лагере барсы, и решили зажарить свидетелей?

Значит, искали не человека. Но тогда — что?

И почему улетели, а не посадили своих драконов на пепелище и не роются в нём?

Я озвучил свои мысли, и барсы задумались.

— Воины терия Вердена не рискнут посадить драконов в лагере, — уверенно сказал Истэчи. — Плохо будет. Драконы — слишком большие и неуклюжие звери, а скалы — острые и опасные.

— То есть, они сожгли лагерь и полетели искать место, где можно без риска посадить своих зверей? — осенило меня. — И вернутся пешими, чтобы обыскать здесь всё?

Ойгон потёр болящую голову и ничего не сказал. Но Истэчи и Темир согласно переглянулись и закивали.

— А что они могут искать в нашем лагере? — спросил я.

— То, что не горит, — предположил Темир. — Оружие или