Не считаете ли Вы, что пущенная в обратном направлении — с конца в начало — жизнь была бы самой лучшей идеей Программиста?

Сердечный привет,

ЯЛВ

P.S. Вы уже, наверное, не в Буско и не сидите больше на санаторской скамеечке в майке, обесцвеченной под воздействием серы, и с небрежно уложенными волосами. Варшава призвала Вас к порядку, не так ли? Но ведь я могу продолжать задавать вопросы, да? Один вопрос на день или на ночь? С признанием Вашего полного права отвергнуть все или некоторые из вопросов. Могу ведь, а?

Вопрос № 1: Какой раз был для Вас главнее, первый или последний?

Буско, пятница

Пан Януш,

Вы правы. Есть один вопрос, на который я всегда отвечаю, хотя и считаю, что никто не должен и не имеет права меня об этом спрашивать, однако спрашивают. Вопрос этот касается детей.

«Пани Малгожата, почему вы не хотите завести ребенка?» — спрашивает сидящая передо мной молодая журналистка и, прищурившись, сверлит меня взглядом: Наконец-то я выведу ее на чистую воду. Домагалик не хочет иметь детей, потому что она законченная карьеристка и ради написания фельетонов и появления на экране отказывается от материнства.

Услышав подобный вопрос, я всегда думаю, что глагол «не хотите» правильнее было бы заменить на «не имеете». Когда-то на этот вопрос я отвечала подробно: что так сложилась моя жизнь, что иметь ребенка — самое прекрасное, что может быть на свете. Мой ответ записывали, но через некоторое время он снова звучал с обязательным глаголом «не хотите». Перед моим отъездом в Буско я приняла участие в одной программе, которая должна была выявить скрытые закоулки моей женской натуры.

После первого же вопроса я, бывалая, поняла, в каком направлении мы идем: властная в любви, гордящаяся своей независимостью, рассеянная, и, где-то на заднем плане, — высшее образование, какие-то программы и книги. В конце был задан главный вопрос: «Пани Малгожата, а что вы можете знать о любви, если вам не довелось испытать материнства?» Я уже хотела парировать: «А какое право вы имеете задавать мне такие вопросы, а почему вы сами решились завести ребенка только после тридцати, а почему у вас только один ребенок, разве это не эгоистично?» Я уже представила, какое впечатление произведет на нее моя тирада, но, как всегда, ответила, что материнство — самое счастливое состояние женщины, что так сложилась моя жизнь, но… Интервью закончилось, журналистка говорила, что очень довольна, что через две недели материал будет готов, а я, возвращаясь на такси в редакцию, подумала, что снова не получилось поговорить иначе и о чем-то другом. Что ж, хотеть и иметь действительно разные вещи.

С уважением, МД

P.S. В вопросе о том, много ли женщин имел тот или иной мужчина, я не вижу ничего неуместного хотя бы потому, что на него можно ответить по-разному:

а) в самый раз;

б) нет — это ответ для ревнивых подруг и гораздо чаще соответствует действительности, чем нам кажется;

в) да — ответ скорее теоретический, тем более что так, не кривя душой, могут ответить немногие из нас;

г) что значит много?

Если я не ошибаюсь, Вы выбрали ответ «г», что меня, знающую Вас, несколько удивило, но Вы, к счастью, быстро вернулись на «путь истины» и стали говорить правду. Тем более что подразумевалось не количество, а так называемое знание дела. Разумеется, речь шла о том, что было до брака. «Отмазки эгоцентрика, лжеца и подонка — так ведь Вы сейчас думаете?» — пишете Вы. Откуда Вы знаете?

Приводя мнение среднестатистического мужчины, Вы правы, когда замечаете, что с любовницей нет будней, что поход на сторону требует смелости, что за изменой кроются дефицит чувств и страх, что никогда больше не будет другой женщины. Интересно, откуда берется мужское убеждение в том, что женщины в данном вопросе думают по-другому. Полагаю, что у них просто меньше времени на измену и, несомненно, меньше смелости на то, чтобы разрушить более-менее сложившуюся жизнь. Потому что неверность для женщины чаще всего означает начало новых серьезных отношений с другим мужчиной. При условии, что он в последний момент не вернется к домашнему очагу. К лучшему супу из помидоров, выглаженным рубашкам, туда, где в присутствии женщины не надо втягивать живот. Все известно и предсказуемо.

А теперь я отвечу на Ваш вопрос: «Какой раз был для Вас главнее, первый или последний?» Отвечаю спонтанно, без долгих раздумий: «Тот, которого еще не было». Многозначно? Это один из вариантов ответа на коварные вопросы.

Франкфурт-на-Майне, суббота, ночь

Пани Малгожата, от Судьбы, видимо, не уйдешь…

Позволю себе еще раз обратиться к этой теме. Есть у меня для этого важная причина. Я все еще нахожусь под впечатлением трогательного репортажа, который пустили по немецкому телевидению и который абсолютно случайно мне удалось посмотреть сегодня вечером. Я смотрю телевизор урывками. Практически исключительно когда у меня набирается куча выстиранных вещей для глажки, которую на потом отложить невозможно. Утюг и телевизор для меня как сиамские близнецы, сросшиеся пластиком удлинителя. В последнее время «братец-телевизор» редко кажется мне более интеллектуальным, чем «братец-утюг». Кроме того, за утюг пока что не приходится вносить абонентской платы. Интересно, каково Ваше мнение относительно польского телевидения. Но сегодня вечером телевидение меня взволновано…

В Германии только один такой детский сад. Он возник благодаря деятельности вдохновенных, впечатлительных и решительных людей, решивших «бороться до конца». И победивших. В этом единственном в своем роде саду каждый день надежда перемешивается со слезами. Двадцать два ребенка в возрасте от двух до шести лет играют друг с другом. Половина из них здоровые, остальные — с самого рождения заражены ВИЧ. У преобладающей части здоровых детей родители являются носителями ВИЧ.

Где начинается Судьба? Просматривая этот репортаж, я вдруг понял, что вовсе не с нашим рождением. И даже не с нашим зачатием. Она начинается гораздо, гораздо раньше. И хуже всего то, что мы никак не можем на это повлиять. Она начинается уже в биографии и в Судьбе тех, кто призвал нас — то ли случайно, то ли осознанно — к жизни. Несправедливо.

Тиму пять лет, и у него нет ВИЧ. Его матери осталось жить месяц, максимум полтора. Директор детского сада договорилась с Тимом, что, когда мама «уйдет», Тим переедет к ней. Своего отца Тим никогда не видел. Даже на фото. Мать встретилась с отцом Тима только раз в жизни. Она даже не помнит его имени. Она тогда была «под кайфом». За порцию героина она заплатила тем, чем могла тогда заплатить. А ничего другого у нее и не было. Десять минут грязного «интима» в провонявшем мочой вокзальном туалете. Через девять месяцев родился Тим. Антье четыре года. Она инфицирована. Она прекрасно знает, что может пользоваться только своей зубной щеткой и только своей ложечкой для йогурта. Патрик тоже инфицирован. Сегодня у него день рождения — пять лет. Стол украшен цветами, другие дети принесли ему подарки, на торте горят пять свечек. Дети хлопают в ладоши, когда Патрику удается задуть все пять разом. Потом они подходят к нему, обнимают и поздравляют. Мартин, воспитатель (один из «боровшихся до конца», здоровый), на вопрос о страхе заразиться спокойно отвечает: «Абсолютно необоснован. Наша дочь тоже посещает этот детский сад. Надо лишь быть внимательным, когда дети во время игры могут пораниться». В этот момент Патрик радостно подбегает к воспитателю. Прижимается к нему и забирается на колени. Очень маловероятно, что Патрику удастся задуть свои свечки через год. Но год — это вечность. Жизнь этих детей — это «здесь и сейчас». «Здесь» существует с недавнего времени. «Сейчас» для большинства из них кончится еще до того, как они пойдут в школу. Когда умирает кто-нибудь из детей, воспитательницы и воспитатели в ЭТОМ детском саду говорят, что ребенок уехал. Детишки, что помладше, верят в это. Детский сад «Надежда». Надежда с большой буквы «Н». Противостоящая каждый день Судьбе. Детский сад для детей с «очень коротким временем полураспада», как назвала его директор, воспитатель, повар и нянечка в одном лице. «У этих детей очень мало времени…» — сказала она на камеру.