Вы, как я уже убедилась, опираетесь на данные и цифры, а я больше доверяю наблюдениям, почерпнутым из жизни. Между прочим, согласно им, мы, женщины, более всего ценим тех мужчин, которых постоянно надо завоевывать. Мужчин непокорных. Трудных. Таких, у которых безнаказанно не попляшешь на голове. Мы заявляем, что ищем в отношениях с мужчиной стабильности, но как только мы ее обретаем, она начинает нам надоедать. В воображении начинаем рассматривать ближайшее окружение и создаем образ идеального партнера. Совершенно не похожего на того, который сидит рядом с нами на диване. Тот, которого создали наши мечты, должен быть сумасшедшим, особенным и непременно нравиться женщинам.

Почему так происходит? Потому что у женщин до сих пор проблемы с самооценкой. Обычный мужчина не может убедить их в том, что они самые лучшие. Вот почему так важно быть необыкновенной в глазах того, о котором мы мечтаем. Но логика не изменяется. Ему нравится моя задница, значит, я чего-то стою. Когда она перестанет быть упругой, любимый потеряет ко мне интерес. Я потеряю ценность. В отличие от мужчин, для которых страсть женщины является очередным фактом и подтверждением того, что он особенный, непохожий на других. Это для него не награда, а нечто само собой разумеющееся. Правда, у меня когда-то была подруга, которая, перед тем как лечь в постель с парнем, заводила будильник, и если их близость длилась менее сорока пяти минут (рекомендованных Михалиной Вислоцкой), она записывала его в свою тетрадочку в клетку на странице, озаглавленной «Импотент». И прекращала с ним общаться. Ей ни разу не пришло в голову, что именно она могла повлиять на любовную клепсидру. В результате бесед с подругами, знакомыми и незнакомыми женщинами я пришла к выводу, что самой большой критике со стороны жен подвергаются мужья, придерживающиеся традиций. Одно и то же на протяжении многих лет. Никаких неожиданностей. Раз-два — и готово! Чужие мужчины представляются женщинам привлекательными, потому что они не задумываются о том, что у идеализированного любовника тоже может быть недовольная физиономия и от него можно услышать глупые замечания, с той лишь разницей, что с этими проблемами сталкивается другая. Они до последнего уверены в том, что объект их вожделения не храпит, не потеет и не расхаживает по дому в трусах и носках.

С уважением,

МД

P.S. Есть ли что-то, чего я стыжусь? — спрашиваете Вы. Да, хотя я Вас разочарую, потому что речь идет не о сексе. В подростковом возрасте я копила деньги на подарки близким. Как раз приближались именины мамы, и я отправилась в знакомый книжный магазин. «Может, Дюма?» — спросила меня продавщица. А я, услышав фамилию писателя, окинула взглядом прилавок, чтобы узнать, красиво ли будет выглядеть подарок, но никакого Дюма не нашла. Был там какой-то Думас, но ведь это наверняка не то, что предлагает мне продавщица, подумала я. Не буду рассказывать, как я себя чувствовала, когда дама объясняла мне, что у французов так уж заведено: пишут «думас», а читают «дюма». Вероятно, комплекс на почве Александра Дюма-отца остался у меня и по сей день, потому что, когда я читаю, что «супружеское ярмо настолько тяжело, что нужны двое, а порой и трое, чтобы его вынести», мне вместо измены приходит в голову мысль о теще.

Франкфурт-на-Майне, четверг, вечер

Пани Малгожата,

фруктовых ос. Это ответ на вопрос, чью сексуальность в начале своей карьеры изучал Кинси…

Сейчас поздний вечер, начало лета. Я люблю тишину и спокойствие пустого этажа покинутого людьми здания института, когда (почти) все ушли домой. Не звонят телефоны, нет летучек, нет дел, которые надо сделать «еще вчера», и с чистой совестью можно оставить на завтра все поступающие мэйлы. Американцы в Калифорнии (там расположено центральное управление и главная часть моей фирмы) только приступают в это время к работе и прекрасно знают, что во Франкфурте уже никого нет. Одним из многих преимуществ глобализированной фирмы, разбросанной по нескольким континентам, является оправдывающий отсутствие сотрудника на месте закон движения планет. Когда в Калифорнии восходит солнце, во Франкфурте оно заходит, и можно спокойно идти домой, не оглядываясь на то, что директор только что сел за рабочий стол в своем кабинете.

Отдельные фирмы ловко используют астрономию с целью преумножения прибыли. Например, в концерне «Даймлер-Крайслер» (тот, что «мерседес» производит) пришли к простой, в сущности, идее. Отдел исследования и развития — там, между прочим, проектируют новые модели автомобилей — расположили в Японии, Штутгарте и Сан-Франциско. Работу над проектом начинают японцы в Токио. Результаты своей работы посылают через Интранет (защищенная локальная сеть компьютеров концерна) своим коллегам в Штутгарт. В течение следующих восьми часов немцы продолжают работу японцев и, когда кончается их рабочий день, пересылают свои результаты в филиал «Даймлер-Крайслер» в Сан-Франциско, где их уже ждут начинающие свой рабочий день американцы. Когда же эти последние после целого рабочего дня стоят в гигантских пробках в Сан-Франциско, на свою работу снова приходят японцы. Таким образом работа над проектами в «Даймлер-Крайслер» продолжается все двадцать четыре часа в сутки.

Вот так гелиоцентрическая система, открытая всемирно известным жителем Торуни, накручивает прибыли немецко-американскому концерну. И потому ничего удивительного, если принять во внимание то, как немцы гордятся своими автомобилями, что Коперник, к моему огромному удивлению и возмущению, появился в списке самых великих немцев, оказавших наибольшее влияние на историю этой страны. Немцам до сих пор кажется, что если кто-то родился в Торуне и жил во Фромборке, да еще о нем пишут в энциклопедиях, то этот человек непременно должен быть немцем. Аналогичным образом думают они и о Моцарте (тоже занимает высокое положение в этом списке), который в течение всей своей жизни много раз подчеркивал, что он австриец. Единственным австрийцем (по месту рождения), которого немцы весьма охотно оставили бы в истории Австрии и вычеркнули бы из своей, был Адольф Гитлер. Гитлера нет в этом списке. Хотя должен быть. Потому что именно он, а не Дитер Болен (основатель ансамбля «Модерн Токинг», который в свое время буквально всех, в том числе и Польшу, истязал своим кичем, находится в первой двадцатке этого списка) изменил историю Германии. История есть история. Есть в ней и блеск, есть и мрачные тени. В истории Германии, по-моему, очень много тумана. Я считаю, надо говорить не только о тех, кто приподнимает занавес.

Простите за столь пространное отклонение от темы. Я ведь собирался писать о тишине на опустевшем этаже административного здания, а не о связи «мерседеса» с Коперником и Гитлером. Стоит тишина. Можно наконец начать мыслительный процесс и настоящую работу. Основная часть компьютерной программы, которую я проектирую и создаю, возникла в тишине именно таких вечеров. Мне всегда хотелось объяснить это моей жене, но, сдается, я не очень-то преуспел в этом.

В такое время нет очереди к кофейному автомату на кухне нашей фирмы. Я как раз возвращался оттуда и не мог не пройти мимо двери моего французского коллеги. Я уже писал о нем в одном из писем. Вы помните? Жан-Пьер, гениальный математик, который наряду с разработкой занимательной «теории дифференциального ощущения постоянно убывающей жизни» в совершенстве овладел искусством флирта. Ни один из известных мне мужчин не соблазняет женщин так искусно, как это делает Жан-Пьер. Проходя мимо открытой двери его комнаты, я невольно задержал взгляд на длинных ногах сидевшей на его рабочем столе молодой улыбающейся брюнетки. Совсем другой, не той, что была в «последний раз», причем этот «последний раз» был не далее как три недели назад, да и была тогда, пожалуй, не брюнетка, а блондинка. А впрочем, не уверен, поди разберись в этих женщинах Жан-Пьера. Иногда я думаю, как же он все так делает и не путается в их именах. Брюнетки, блондинки, шатенки, короткие волосы, длинные, студентки, матери студенток, высокие, низкие, большая грудь, маленькая грудь… Одно объединяет всех этих женщин: рано или поздно все они посещают рабочую комнату Жан-Пьера. У меня создается впечатление, что это часть протокола: сначала математика и химия на экране компьютера и только после этого химия в постели. Впрочем, могу и ошибаться: может, сначала постель и только потом математика. Хотя эта последовательность не очень вяжется с Жан-Пьером. Для него химия играет хоть и важную роль, но все-таки второстепенную. Кроме того, он прекрасно осведомлен, что как раз мозг мужчины, а не его простата заводит женщин. Мозг Жан-Пьера — это математика.