Бжезинский сыграл также ключевую роль в убеждении президента Клинтона и многих представителей американского истеблишмента форсировать расширение НАТО, несмотря на противодействие России. В союзе с советником по национальной безопасности Тони Лейком Бжезинский старался удовлетворить новые чаяния правительств стран Восточной Европы и построить сеть сторонников расширения НАТО на восток25. Консервативные обозреватели вроде Уильяма Сафира из The New York Times помогали Бжезинскому в провозглашении обоснования и причины расширения НАТО за счет новых членов. Сафир настойчиво проводил довод об «окне возможностей», подавляя им оппонентов. «Мы должны расширить союз, предоставив членство в нем Польше, Венгрии, Чехии, государствам Балтии и, наконец, Украине», поскольку «Россия, в сущности, авторитарна и по привычке и склонности стремится к экспансии», — утверждал Сафир. Это нужно сделать сейчас, пока «Россия слаба и всецело занята собственным выживанием, а не позднее, когда такой ход станет нестерпимой для сверхдержавы провокацией»27.

Ричард Пайпс развивал тезис об «авторитарной по сути и традиционно экспансионистской России» в исторической перспективе. В статье, опубликованной в журнале Foreign Affairs, Пайпс напомнил читателям о «тяжком бремени истории» России, неспособной «раз и навсегда порвать с советским прошлым»28. Пайпс настаивал на том, что проблема выходит за пределы даже советского прошлого, поскольку россиянам «надо преодолеть не только наследие коммунизма, но и наследие царизма, а также православной церкви (верного партнера царизма), веками внушавшей подданным неуважение к праву, подчинение сильной, действующей по произволу власти и враждебности к Западу»29. Затем Пайпс повторял тезисы Бжезинского о склонности России использовать имеющиеся у нее ресурсы и военную мощь в империалистическом духе, а завершал свои рассуждения предупреждением о том, что в России не стоит видеть потенциального союзника. Россия все еще может превратиться во врага, писал историк, «если управляющие судьбой России люди, эксплуатируя политическую неопытность и глубоко укоренившиеся предрассудки российского народа, снова устремятся к славе, на которую они пока не имеют права»30.

Когда Владимира Путина избрали президентом России, антироссийская риторика продолжилась и усилилась. Республиканцы — члены лобби решили эксплуатировать возможности, предоставленные президентской компанией 2000 года, для того чтобы осудить внешнюю политику администрации Клинтона и наброситься на Россию как на «самую опасную клептократию в мире»31. В развернутых и масштабных дебатах о том, потеряна ли Россия для Запада, другие участники возложили вину за потерю России исключительно на российский национальный характер. Так, Мэтью Бжезинский, племянник Збигнева Бжезинского, заявил о том, что «никто не терял Россию, кроме самих русских» с их рабской «славянской душой» и бандитским интриганством32.

Однако президент Джордж У. Буш смотрел на вещи иначе. Вскоре после 11 сентября Буш и его советники охарактеризовали Россию как «страну, совершающую внушающий надежды переход», и как «важного партнера в войне с терроризмом»33. Самым важным событием стало подписание Россией и США в мае 2002 года совместной декларации, где провозглашалась «качественно новая основа» американо-российских отношений и окончание эпохи, в течение которой две страны «рассматривали друг друга как врагов или как стратегические угрозы друг другу». «Мы — партнеры, и мы будем сотрудничать в продвижении стабильности, безопасности, экономической интеграции, совместно противодействовать глобальным угрозам и помогать в разрешении региональных конфликтов»34. Идеи, лежавшие в основе этой декларации, были равносильны второму прекращению «холодной войны». Даже если это новое мышление возникло в результате появления взаимной угрозы, а не выработки общих ценностей, оно стало сигналом того, что Россию признали равной. Такое новое видение нашло поддержку в американском обществе: 60 % американцев относились к России благосклонно, а 55 % считали, что в следующем десятилетии Россия будет играть важную роль в мире35. Уровень поддержки общественности существенно ограничил способность лобби действовать и продвигать антироссийские стереотипы. В условиях уверенно выходившей на первый план угрозы исламистского экстремизма лобби примерно до первой половины 2003 года не могло активно действовать с прежней эффективностью. Ситуация изменилась после того, как Россия отказалась поддержать действия США в Ираке.

Два произошедших в 2003 году события — отказ России поддерживать политику США в отношении Ирака и арест нефтяного магната Михаила Ходорковского — стали серьезным испытанием для администрации Буша. Возник соблазн трактовать неучастие России в ликвидации режима Саддама Хусейна так, как это делала предыдущая администрация, то есть в качестве отклонения от определенных Вашингтоном условий партнерства с Москвой. Столь же сложно было не считать лишение Ходорковского свободы прямым вызовом энергетическим интересам Америки. Поскольку провозглашенное американо-российское партнерство еще не окрепло, лобби с успехом воспользовалось возникшей брешью и стало обвинять Россию в антизападных намерениях.

Президент Буш и его советник по вопросам национальной безопасности Кондолиза Райс не считали, что действия России несовместимы с новой структурой американо-российских отношений. Дух понимания, необходимый для наведения мостов между позициями США и России по таким вопросам, как Ирак, нашел отражение в заявлении Райс о том, что США следует «наказать Францию, игнорировать Германию и простить Россию». Буш и Райс воздерживались и от оценок ареста Ходорковского. Райс поначалу склонялась к узкой концепции интересов США36, но после 11 сентября 2001 года не видела альтернативы сотрудничеству с Россией в противодействии усиливающимся террористическим угрозам. Жестко защищая интересы США, Райс считала важным и партнерство с Россией. Президент Буш также давал понять, что не ожидает от России точного копирования порядков США. Даже возникшие впоследствии глубокие разногласия с Москвой по вопросам Украины, Грузии, Каспийской низменности, Ирана, Косово и противоракетной обороны не побудили Буша и Райс рассматривать американо-российские отношения как новую «холодную войну». По словам Буша, «отношения с Россией сложны, но это важные отношения, которые надо сохранять и поддерживать»37. Райс придерживалась схожего мнения: «Американо-российские отношения можно называть по-разному, но только не непримиримой враждой», и отказывалась «разбрасываться такими понятиями, как «новая холодная война»»38.

Однако вице-президент Дик Чейни рассматривал политику России и ее разногласия с Белым домом в качестве угрозы интересам США. В интерпретации Чейни Россия стала возрождать систему авторитаризма и использовать энергетические ресурсы в качестве инструмента запугивания и империализма39. Чейни, опытный боец «холодной войны», предпочитал рассматривать Россию как потенциальную угрозу и фактически отстаивать новую стратегию изоляции России. Такой конфронтационный подход США уже приняли в отношении Ирака и теперь испытывали его по отношению к России. Действительно, многие ярые сторонники войны в Ираке вроде Джо Либермана, сенатора-демократа от штата Коннектикут, Джона Маккейна, сенатора-республиканца от штата Аризона, и заместителя министра обороны Пола Вулфовица отличались жесткой позицией по вопросам России. После попыток Кремля повлиять на результаты выборов на Украине идея конфронтации с Россией ради защиты демократических ценностей в регионе получила популярность и у неоконсервативных, и у неолиберальных идеологов и нашла выражение в разнообразных публикациях и политических акциях.