Джазовый трубач Юрий Парфенов, Александр Фагот, Андрей Битов в знаменитом ресторане «Самовар» на Манхэттене

Энергия и ритм его черновиков вдохновили музыкантов. Англоязычная публика благожелательно восприняла наше выступление как музыку, русская часть была поражена еще и совсем неожиданным, “неизвестным” Пушкиным.

Почему это должен быть удел специалистов, я не понимаю? Народный удел – это все выслушать с лабухами. Только с лабухами можно это понять. Пушкин был лабух!

C 1999 года “Пушкин-бенд” выступает в России, Америке, Германии, Голландии и Англии. Я больше 40 лет писал, чтобы кто-то знал, что я есть. А тут за полгода мы прошли карьеру от Карнеги-холла до Рихтеровских вечеров. Принято считать, что Пушкин – Моцарт, у него все легко. А он говорил: “Какое там легко. Все кости болят!”» (А.Б.)

На гастролях по России и за границей были удивительные встречи, события, длинные разговоры ночью. Незабываемые! Поездка на карете по ночному Манхэттену после выступления в Cami Hall… Купание нашего друга Саши Ткаченко ночью в фонтане на Трафальгарской площади в Лондоне… Огромный каменный Ленин в доме культуры в Берлине… Я снова цитирую Битова:

«Все мы профессиональные бродяги, нам трудно совпасть во времени и в пространстве, но уже есть вера, что мы “сыграем Пушкина” еще и не раз» (А.Б.).

И я верю, когда выйдет собрание сочинений «Пушкин-бенд», четыре компакт-диска с исполнением черновиков за двадцать лет выступлений, из разных стран мира, мы сыграем Пушкина!

В начале девяностых Андрея привела моя дочь Саша, вернее, она привела с работы двух подруг, а они как ни в чем не бывало привели знаменитого Андрея Битова. Хотя, честно сказать, я его тогда еще не читала, но имя знала.

Шла вторая половина дня, но Саша сказала мне: «Мама, Андрей Георгиевич не завтракал, ты покорми его, а я пока погуляю с собаками». Собаки наши, такса и пуделек, стали прыгать вокруг Битова – идем гулять вместе!.. Битов очень им обрадовался, был ласков, но прогулке предпочел завтрак… В те времена я и кафедрой в институте заведовала, и архивами художников Васнецовых занималась, а когда бывала дома, ко мне толпами ходили на консультации студенты-химики – «хвостисты» и просто заочники – народ молодой и обычно голодный. Так что в гостиной всегда стоял длинный стол, накрытый к «перекусу». Битов огляделся задумчиво, сказал несколько слов, каких-то очень простых и симпатичных, – голос у него был гулкий, глубокий… Присел к столу, девушки принялись за ним ухаживать. Потом все ушли. Но с тех пор мы с Андреем подружились. Бывало, он меня звал на свои выступления и сам изредка появлялся – иногда с новой книгой, подписывал ее и дарил, иногда с новой подругой. На стеллаже у меня появилась «полка Битова». Ранние рассказы, «Человек в пейзаже», отдельные тома восьмитомника, «Птицы, или Новые сведения о человеке», «Битва», «Оглашенные», «Преподаватель симметрии»… И ведь я все прочла, так сказать – в порядке поступления. Потрясающее чтение, ни на что не похожее. И неправда, что уж очень сложное. Просто он всегда искал и находил «новые сведения о человеке»… Даже когда смотрел на птицу.

О. Васнецова и полки А. Битова

Кроме редкой силы ума, кроме неожиданных познаний, в его книгах всегда был и навсегда теперь уже останется прекрасный русский язык… Очень ясный, не перегруженный ни сленгом, ни иностранными заимствованиями, ни ложной многозначительностью или «красивостями». Все по чувству и мысли, потому и понятно!.. Но мысли, чувства – просто бездонные, гораздо глубже, чем мы «привыкли нырять».

При всем том в Андрее было редкое мужское обаяние. Чуть холодноватое, он вовсе не был ухажером, нет. Он смотрел на женщин с симпатией и любопытством в равных долях. Но смесь получалась гремучая. Женщины были для него не менее интересны и таинственны, чем птицы. Но ведь даже ворону по имени Клара в самой любимой моей книге «Птицы, или Новые сведения о человеке», Битов приручил. Думаю он, как и Пастернак, знал, что является для женщин полем сражения… А ведь что происходит с полем сражения, когда на нем взрываются снаряды и стреляют танки… Но очень часто женщины были ему опорой, утешением и в каком-то плане – руководством. Он был не очень-то сведущ в практических сферах жизни и с удовольствием передоверял всякие свои хлопоты и заботы любящим женщинам. А еще девушки, конечно же, как и для многих писателей и поэтов, были у Андрея поводом для вдохновения. Но вот сердца ему женщины, кажется, не разбивали. Разве что в юности. (Это я по книгам сужу.)

Я благодарна ему. И не только за книги. Будучи человеком очень занятым, я никак не могла быть ему полезна в бурном житейском море. А он тем не менее меня не забывал. Даже пригласил на очень камерный, всего человек десять, деньрожденный вечер своего 80-летия. Андрей был так мил, так хорош и элегантен в белом костюме… Это был, как я сейчас понимаю, последний праздник в его жизни, проходил он в кафе, которое Битов любил. Он объяснил мне, что был нездоров, никаких торжеств не хотел. Но – друзья расстарались, и в это кафе он пришел. Оно называлось «Мадам Галифе», много лет назад его оформил Резо Габриадзе, близкий друг Андрея, все ему здесь было знакомо и мило. Несмотря на полумрак, Битова узнали и хозяйка, и посетители; когда хозяйка с официантами внесли торт с восемьюдесятью свечами, свет погасили, все посетители встали, зааплодировали…

Больше мы не виделись.

Когда он ушел, я почувствовала, что не стало чего-то очень важного, не только в моей жизни, но вообще на белом свете.

«Редкие элементы», есть такая условная группа в периодической системе Менделеева. Спрашивается, зачем они природе? Астадия, например, на всей нашей планете не больше одного грамма… Но некоторые из таких элементов являются катализаторами самых сложных химических процессов не только в неорганической химии, но и в биологии… Их присутствие совершенно необходимо!

Битов был вот такой, его вполне можно так назвать – редкий элемент. Мне кажется, книги Битова хороши не только сами по себе, они еще являются именно катализаторами «будущих идей у будущих людей»… Его книги будут читать. Содержания в них – не на одно поколение.

Светлая память Андрею Битову!

Много раз садилась писать про Битова, но получалась невообразимая чушь. Литературоведческие статьи про его творчество – совсем не то же самое, что написать про него самого. Андрей Георгиевич говорил, что важно не опозориться, эту «порченую жизнь не допортить до конца». И когда я пишу о нем, думаю, как же важно сказать существенное и не сказать лишнего, написать так, чтобы он сам мог прочитать и не рассердиться, чтобы ему не стыдно было это читать.