для Тёмного Жреца ни этот предатель, ни сама Лучевия не имела никакого значения.

Кстати, после моего рассказа о Тёмных Жрецах и о той сети заговора, которую они плетут, Виол крепко задумался…

* * *

Из-за лиманов, кишащих кикиморами, да и прочей магической нечистью, ближайшие постоялые дворы находились в нескольких часах пути от Солебрега. По словам барда, после болот надо было пройти пару холмов, и там будет знаменитая «Песнь Маюна».

Рядом пыхтел медоёж, прикрытый огромной мешковиной, из которой торчала только его довольная морда. На его шее в седле сидел не менее довольный, искренне счастливый пацан — казалось, Лука всю жизнь только и мечтал о том, чтобы проехаться верхом на медоеже.

Мальчишка то и дело трепал зверя за ухом, приговаривая:

— Бам-бам, молодец.

Кстати, мы с Лукой пошли на мировую и договорились, что имя всё же временное. Да и Кутень будто назло мне дразнил медоежа, появляясь прямо перед мордой: «Бам-бам-бам!»

Тогда зверь срывался вслед за цербером, и всё это под хохот мальчишки — тому, как оказалось, нравилось мчаться галопом.

Смелость — это хорошо. Важное качество для паладина.

Когда-нибудь потом, когда у меня будет больше времени на праздные размышления, мои тугие варварские мозги родят что-то грозное и более подходящее для такого зверя. Ну не может же клыкастая и колючая махина, в холке спорящая со мной ростом, называться Бам-бамом?

Наверняка даже тот связанный лучник, последний раз в жизни увидевший перед глазами клыкастую пасть медоежа, так и не понял, что это был именно Бам-бам.

Когда медоёж с парнишкой, в очередной раз пошуршав по камышам в погоне за Кутенем, вернулись к нам, Лука спросил:

— А там, в трактире, что, жрецы песни поют?

Он слушал вполуха наши разговоры, многого не понимал, поэтому и смешивал некоторые вещи со своей детской логикой.

— Если бы… — ворчал Виол, — Богохульники, как посмели так назваться⁈

— Что там не так? — спросил уже я.

— Ты слышал музыку, которая там играет? Да я если на лютню сяду, то красивее наиграю! Вино там кислое, а эль горький, как слёзы Маюна. А служанки там такие страхолюдины, что… что… кхм… там у любой лютни струна повиснет! — Виол многозначительно обернулся на мальчишку, а потом всплеснул руками, — Да это не «Песнь Маюна», а самая настоящая маюнова грусть!

Я усмехнулся. Несмотря на опасность, грозившую и нам, и всему миру, у Виола главные ценности оставались теми же. И твёрдость мира у него измерялась в женской красоте, разбавленной хорошим вином.

— То есть, если музыка хороша, а служанки красивы, то трактир хороший? — поинтересовался я.

— Ну-у-у…

— А почему струна повиснет? — спросил Лука, — Её же можно подтянуть?

Виол растерялся, но вовремя сообразил:

— Вина не хватит, чтоб струну подтянуть!

Пацан крепко задумался, чтобы это значило, а я рассмеялся.

Надо отметить, я даже завидовал легкомыслию барда. Хотя и знал, что это маска, за которой скрывается пытливый ум. Но таково уж было шпионское ремесло Виола, что его маска отчасти срослась с душой, и бард воистину любил и женщин, и вино. А лучше всё это вместе…

— Запомни, Лука, главное, — назидательно сказал Виол, подняв палец, — Женское сердце не приемлет равнодушия!

Барда явно потянуло на философию.

— Запомню, господин Виол.

— А что приемлет? — я с лёгкостью поддержал беседу, мысленно поражаясь, как я всё меньше и меньше похож на мрачного Десятого.

— Всё приемлет! Правду и ложь, любовь и ненависть, радость и гнев… Всё, что делает нас живыми.

— А предательство?

— Ну, громада, как бы тоже приемлет… Если жить надоело, — Виол рассмеялся.

— А ты слушай и запоминай, Бам-бам, — Лука поднял палец, совсем как бард, — Потом найдём тебе медовую ежиху.

Мы улыбнулись, а Бам-бам только довольно проурчал в ответ. Навряд ли он понимал мальчишку.

* * *

Медоёж, кстати, быстро принял мои правила игры. Он легко мог убить врага по моему приказу, но жрать не жрал… На первый взгляд, это странное правило для бывшего Тёмного Жреца.

Но, во-первых, так требовало лиственное нутро Малуша, грызущее меня совестью. Но ведь когда мне было надо, я легко наступал на горло праведным хотелкам проповедника.

Поэтому тут было и во-вторых…

Даже будучи Тёмным Жрецом, я был против этого. У служителей Бездны были магические практики, связанные с людоедством и оборотнями, и сила, получаемая этой мерзкой магией, могла быть воистину огромна.

Вот только эта сила — будто мыльный пузырь…

Людоед становился пленником своего плотского желания, хотел жрать всё больше и больше, не в силах утолить голод. Его разум постепенно, будто жуки-древоточцы, съедали души сожранных им же существ.

Попросту говоря, он постепенно становился тупым. А сила без разума не имеет смысла.

То же самое и с вампирами, вечно жаждущими крови. Да, вампиры невероятно сильны, особенно те, что правильно подбирают свой рацион, и вроде бы даже очень умны. Я встречал хитрых вампиров, с очень изворотливым разумом, и некоторые даже стали Тёмными Жрецами.

Как, например, Пятый Жрец… О, да-а-а, он был силён. Только погиб очень глупо, не удержавшись и коснувшись Жрицы Света. Потому что в конце концов все вампиры — это рабы своей жажды, и настоящий Тёмный Жрец, если у него есть мозги, никогда не пойдёт на это.

Как наёмники, такие существа могут быть долгое время полезны, но потом их надо уничтожать. Это расходный материал.

Что же касается медоежа, то он был мне нужен понятливым и послушным… Как и Кутень.

* * *

— Я так и не пойму, — пыхтел рядом со мной бард, — Эта твоя Бездна… Она тоже богиня?

— Да.

— Ну, допустим, она пришла в этот мир… Так значит, у неё будет грызня с