Псалтирь (44:2)

Он довольно долго собирался с мыслями, наконец проговорил:

— …Все, право же, настолько запутано…Начну, посему, с присказки. Великий Микеланджело, — слыхал такое имя? — заполучив глыбу мрамора и не зная, с чего ему приступить к работе, начал вырубать статую с большого пальца правой ноги. В результате из-под гениального кресала художника вышел его грандиозный Давид (возможно, когда-нибудь еще удостоверишься сам, насколько прекрасно это творение!), хотя, видит Бог, начинал не с самого главного, ради чего задумывал столь величественную скульптуру. Последуем же и мы его примеру: с чего бы мы ни надумали начать – с Божьей помощью, рано или поздно что-нибудь целое да изваяется… А пожалуй, даже лучше будет, если начнешь ты сам. Ты уже видел сегодня много такого, что, наверняка, показалось тебе довольно странным. Давай же, Диди, задавай любые вопросы – так мы, полагаю, быстрее к чему-нибудь продвинемся. Ну же, я слушаю тебя. Не бойся, давай!

Господи, да все, все мне казалось странным! Включая запах этот, что шел от господина кюре, — но не с этого же, право, начинать свои вопросы!

Поэтому, чуть подумав, я начал с самого, как мне казалось, безобидного, к тому же сидевшему во мне еще со времени нашей поездки в Париж.

— "Голубка"… — сказал я. — Что это за корабль, кто и куда на нем плыл?

— М-да, — вздохнул отец Беренжер, — боюсь, ты начал не с пальца ноги, а с самой что ни есть головы. Похоже, я поторопился, предлагая тебе это. Давай-ка, в отличие от Микеланджело, сделаем еще одну попытку.

— Ну тогда, — сказал я (изрядно бродившее во мне вино способствовало смелости), — расскажите про "Черную Мадонну". Вы говорили, что вовсе она и не Мадонна; кто же она, в таком случае?

— А чье, по-твоему, изваяние следует ставить в храме, носящем имя Марии Магдалины? — ответил преподобный вопросом на вопрос.

— Ее, надо полагать, Марии Магдалины, и следует, — промямлил я.

— Именно, — согласился кюре. — "Черная Мадонна" – это ее статуя, а вовсе не Богоматери, кою, по продолжающей существовать традиции, ваяли из белого мрамора… Да, именно статуя Магдалины и стоит в моем храме… И кем же она, по-твоему, была, эта Мария Магдалина?

— По-моему, грешной блудницей, прощенной нашим Господом.

— А это уже ты, мой мальчик, — сказал отец Беренжер, — пребываешь в плену у сплетни, хотя и весьма распространенной, но и весьма поздней, к тому же не известно (ах, нет, почти что известно!) кем придуманной. Да, некая прощенная блудница, действительно, присутствует в текстах Святого Писания, но там едва ли мы уловим хотя бы намек на то, что это в точности Мария Магдалина. Да и было бы довольно странно, если бы это впрямь была она.

— Отчего же? — возразил я чуть заплетающимся после второго бокала языком (но надо же было показать, что я уже – вполне мужчина). — Ведь Спаситель наш благотерпив и всепрощающ. Почему же Он, вы думаете, не мог возвысить даже самую падшую?

— Да мог Он, все Он мог! — нетерпеливо оборвал меня отец Беренжер. — Только прозвище это – Магдалина – оно, по-твоему, откуда взялось?

В ответ я лишь пожал плечами: мало ли на свете прозвищ всяческих.

— Оно происходит, — самому же себе ответил преподобный, — от наименования башни, стоявшей у Иерусалимского храма и почитаемой всеми иудеями, из которых, между прочим, и вышел наш Спаситель. "Магдала" называлась эта башня. По-нашему – что-то вроде "священная". И если вернуться к Марии Магдалине и к этой басне о блуднице – то получается "священная блудница", — не слишком ли смело звучит? Кстати, храмы, посвященные Марии Магдалине, на заре христианства строили во множестве, больше, чем любому из Христовых апостолов. Это сейчас остался едва ли не последний, у нас, в Ренн-лё-Шато, остальные порушили (почему – о том еще с тобой, может, поговорим), — но когда-то таковым был едва ли не каждый второй храм, воздвигнутый в Европе, особенно тут, в Лангедоке. Хороша блудница, если ей – такое почитание. Добавлю, что даже собор Парижской Богоматери, который ты видел, первоначально тоже именовался собором Марии Магдалины, тому сохранилась куча свидетельств, лишь спустя века он сменил свое имя, тогда же, когда эту басню насчет того, что она и была той самой блудницей, злонамеренно пустили гулять по свету! — Разгоряченный, отец Беренжер выпил еще бокал вина и спросил уже несколько спокойнее: — Ну, так кем же она могла приходиться нашему Спасителю, эта самая Мария Магдалина, если повсюду ей некогда была оказана такая честь?

— Неужто… сестрой?.. — уже совсем плохо слушавшимся языком выговорил я, ведь выпил вина уже и до того, за обедом у матушки.

— Насчет Его сестры нигде никаких упоминаний нет, — сказал кюре. — Брат – действительно, был. По имени Иаков. Это его изображение ты и видел на палубе "Голубки", но никакой сестры, судя по всему, не было.

— Так – кем же тогда?..

— А кто, по-твоему, — опять вопросом на вопрос ответил отец Беренжер, — мог отирать Ему ноги своими волосами при въезде в Иерусалим? Про кого Он мог, согласно имеющимся у меня древнейшим спискам Евангелия, говорить, что "любит ее более всех остальных учеников Своих"? Кто, наконец, мог скорбеть по Нему так, что ее потом ваяли черной, во ознаменование этой скорби? Кто, говори!

— Неужели… — Я едва нашел в себе силы выговорить такое – и, видит Бог, не только из-за выпитого вина. — Неужели… женой?..

— Наконец-то! — воскликнул преподобный.

— Но… — нашел силы проговорить я, — нигде в Писании не сказано, что Он был женат…

— А где-нибудь там сказано, что он не был женат?!.. Да могли они, как ты думаешь, в Иудеи допустить, чтобы пресекся славный род царя Давида?.. Кстати, согласно Библии, именно Давиду при въезде в Иерусалим жена его также отирала ноги своими власами. Таков был иудейский обычай, если женщина уже носит ребенка под сердцем…

Трезвый человек, к тому же страшащийся гнева Божия, наверно, в отличие от меня, тут сразу бы и ушел, плюя через левое плечо в очи нечистому, сподобившему его опоганить слух слушанием подобных речей, ушел бы со словами: "Чур меня! Чур!", — но я размяк настолько, что уже едва ли не готов был поверить разговорившемуся кюре. И даже (прости, Господи, мой грех!) подумал – де, так ли уж страшно, что Его Святейшество дозволил женится нашему кюре, если Сам Спаситель наш, если даже Сам Спаситель…

— И тот младенец в клетчатом?.. — прошевелил я языком и выпил еще вина – просто от бессилия противиться… нет, не вину, а тому, что сейчас услышал.

Где-то вдали гиена перекликалась с леопардом, и тоже откуда-то издалека в меня продолжали вкрадываться слова отца Беренжера:

— Видишь, ты и сам начинаешь догадываться… Да, род Давидов не пресекся. Мальчик сей отплыл на "Голубке" в римскую провинцию Галлию вместе с матерью своей Магдалиной и дядей своим Иаковом. И позже там, в Галлии, положил начало славному роду Меровингов, продолжателей рода Давида и Самого Спасителя нашего…

Последующие слова преподобного входили в мой помутненный разум уже лишь урывками: