— Вовсе нет, — прервала она его. — Не злись на меня, ваше благородие. Пожалуйста, послушай, что я говорю. Все именно так, как ты и предвидел в своих расчетах… а им мне приходится верить, поскольку, хоть ты как человек и невыносим, но как математик гениален, и с этим я соглашусь.

Это вовсе не была похвала. Посланница умела хладнокровно оценивать реальность.

— С другой стороны, очевидно, что поскольку Ферен состоит из Пятен, отделенных от всех Полос, то его отражением является в какой-то степени все существующее в Шерере, ибо любой предмет и любое явление — символ некоего кусочка сути Шерни. Так что Рубин действительно склонен теснить… может быть, лучше сказать: атаковать и уничтожать все подряд. Абсолютно все. Но та девушка каким-то образом направила его силу внутрь. Не перебивайте меня, пожалуйста, сейчас я закончу, и тогда будем дискутировать… Мне кажется, что Ридарета вынуждает Риолату к столь большой активности, что ей мало остается для… для… не знаю, как сказать?.. Для других действий. Внешних. Я не могу с точностью этого утверждать, но мне кажется, что любая другая на месте княжны сеяла бы разрушения направо и налево. А она? Она не более чем королева пиратов, такая же, как и ее отец, наверняка не более жестокая, даже не более деятельная. Сопоставьте этих двоих, сравните их. Ведь капитан Рапис не носил в себе Рубина, ни в коей мере не был Рубином. Он его только… просто держал при себе. А она пропитана его сутью насквозь, до глубины души. Она должна быть настоящим демоном, убийцей, а тем временем вся ее преступная деятельность заключается в пиратстве. То есть ничего сверхъестественного. Конечно, это чудовищно и жестоко, но не в большей степени, чем сотни и тысячи других преступлений, которые совершались, совершаются и будут совершаться. Это не ее, но ее отца звали демоном — Бесстрашным Демоном… Я ею восхищаюсь, — повторила она. — И хочу верить, что у нее достаточно сил, чтобы остаться лишь пиратской княжной, и никем больше. А это уже не наше дело. Для преследования пиратов есть морская стража, а не посланники.

Ее внимательно слушали.

— Хорошо, Кеса, — сказал Готах, который был влюблен в жену без ума, но только как человек; как лах'агар он атаковал ее с иных позиций, нежели Мольдорн, хотя отнюдь не реже. — Но может быть, для княжны пока не подвернулся случай, чтобы стать этим самым демоном-убийцей?

— В самом деле?

— Насколько, однако, ты можешь гарантировать, что так будет всегда? Что ничего не изменится, что княжна Ридарета всегда будет господствовать над Риолатой? По понятиям любого существа в Шерере эта девушка бессмертна. Если не сегодня или завтра, то, может, через десять, пятьдесят или сто лет она своего добьется.

— То есть? Прикажет уничтожить сто тысяч человек? Если даже и прикажет, если даже у нее будет возможность воплотить подобные намерения в жизнь, то посланников, надо полагать, это никак не касается? А может, наоборот — мы вдруг начнем исправлять нехороший мир?

— Ты знаешь, что я говорю о сохранении равновесия. О Ферене.

— Послушай, историк… Княжна, может быть, и бессмертна, но зато отражение Ферена смертно. Похоже, что эта эманация сил Шерни действительно раз в несколько столетий приобретает облик трех сестер, тем не менее она остается лишь символом Ферена. Ни одна из сестер не носит в себе суть Шерни, и мы оба об этом прекрасно знаем, особенно ты. Ты знаешь, кто такая королева Эзена, лучше всех на свете. И столь же хорошо ты знаешь ее невольниц. Всех трех.

Она улыбнулась со свойственным ей духом противоречия.

— Только две из них — воплощения сестер. А третья даже уже не невольница, — со всей серьезностью объяснил Готах, не обращая внимания на едва скрываемую злость Мольдорна, которому супружеские шуточки и препирательства нравились не больше, чем дохлая крыса. — Она…

— …твоя жена. Ну ладно… А вы? Чего вы добились?

Готах снова сдержал улыбку. Оставив аппетитные подробности на потом, он в общих чертах рассказал о Брорроке и о том, за что взялся старый капитан.

— Если старик исполнит свое обещание, то… мне будет ее жаль. Ридарету, — сказала Кеса, обдумав услышанное. — Но это обычные счеты между пиратами, ничего такого, с чем ей бы не приходилось иметь дела постоянно. Это ее жизнь и ее собственная судьба. Раньше или позже… может, Броррок, а может, кто-то другой… Она бессмертна, но не неуничтожима.

— Она преступница, которую следует казнить на площади, — спокойно сказал Мольдорн.

— А ты, господин, обычный дурак с математическими способностями, но не более того. Каких наград ты хочешь для нее за добрые поступки, если столь усердно требуешь кары за дурные?

— Хватит уже лаяться, ваше благородие, — предостерегающе проговорил посланник. — Чаша терпения может в конце концов переполниться.

— И что ты тогда сделаешь, король всех глупцов?

— Перестаньте, — потребовал Готах.

— Нет, я хочу услышать ответ, — заявила посланница, откинувшись на спинку стула и слегка приподняв свои королевские брови. — Его благородие Мольдорн — грубиян, негодяй и глупец среди глупцов; присутствие его среди нас я считаю мучительным наказанием. Только за что?

— Кеса…

— Нет, — отрезала она. Готах никогда еще не видел жену такой. — Подумай о том, что близок тот миг, когда ты услышишь от меня: его благородие Мольдорн или я. И тебе, увы, придется выбирать.

— Ты ведь не всерьез?

— Ну конечно шучу… Ты грубиян, глупец и негодяй, Мольдорн, — заявила она математику. — Что ты на это ответишь? Сожжешь меня вырванным из Полос огнем? А может, превратишь в камень?

Последовала короткая пауза, затем, совершенно неожиданно, Мольдорн рассмеялся.

— Превратить в камень? Ты уже камень, Кеса, — доброжелательно заметил он. — Как ты наверняка слышала, ваше благородие, мне в жизни приходилось немного иметь дело с женщинами… Одна из них была даже посланницей, к тому же моей женой, ибо это не совсем сплетни и слухи. Но Слава не была такой, как ты. Немного жаль. Прости мне мою грубость. В глупости не обвиняй, ибо это неправда. А негодяем я имею право быть, ибо борюсь за справедливое дело, и значение имеют мои поступки, а не натура.

Ему удалось застать посланницу врасплох.

— Однако ты слегка зарвался, — помолчав, сказал Готах. — Ведь сейчас ты скажешь, что и поступки, по сути, не имеют значения, поскольку важна цель, а справедливая цель оправдывает любые средства… Это высказывание далеко не ново, Мольдорн.

— Не ново и не ложно. Лишь бы вера в человека и добрые намерения Кесы оказались более спасительными для мира, чем подлость негодяя Мольдорна… Но скорее подлый Мольдорн спасет мир. А почему? Потому что так уж оно есть. Доброй вам ночи, а ты, прекрасная госпожа из камня, еще раз прими мои извинения. Вероятно, я всегда буду твоим оппонентом, но, надеюсь, никогда не стану врагом.

— Почему ты никогда со мной так не разговариваешь, Мольдорн? — с легким упреком спросила она, платя математику за неожиданную вежливость.