тихо, – сливает в баре «Кот Баюн». Там вроде бы его старые друзьяки, камер вблизи нет, но на удалённые всё равно пишется, а наша умничка читает и по губам, у него они как вареники из хутора близь Диканьки.

Я спросил напряжённо:

– Много успел?

Он ответил уклончиво:

– У него участок на работе небольшой, но в курилке общаться друг с другом не запретишь… Думаю, в курсе если не всего, но многого. Пока не поздно, шеф…

– Сегодня же, – отрубил я. – Переведи в группу без доступа и надзор за ним усиль. И найди, как лишить общения с остальными. Можно придумать насчёт повышения и отдельной кухни.

Он вздохнул.

– Хорошо было у Иосифа Виссарионовича… Нет человека – нет проблемы. Шеф, я сегодня же.

– Сейчас, – напомнил я. – Или снова на удалёнку. Можно сослаться, что оттуда у него результаты лучше.

Он преувеличенно низко поклонился, шаркнул ножкой и поспешно отбыл.

От такой новости, чувствую, давление поднялось выше всех красных линий, у меня это систола двести сорок, на дистолу внимания не обращаю, сердце тоже колотится, вздохнул и велел Алисе посмотреть, как там у Валентинова, неделю тому общались по Сети, ещё тогда показался мне каким-то усталым и осунувшимся.

Хорошо бы поговорить с ним, успокоиться от его ровной интеллигентной речи и общего доброго настроя ко всем на свете людям.

По словам Алисы, сейчас он в кресле перед монитором, но комп не включён, выглядит очень усталым, сердце изношенное, кислорода в крови вдвое меньше минимальных значений нормы.

– Подгони машину, – велел я. – Отлучусь на полчаса.

– До него всего шесть минут, – напомнила она. – Туда идёт новая трасса.

– А поговорить? – ответил я фразой из известного анекдота, Алиса их знает все на свете и с удовольствием пополняет сокровищницу. – Кто спросит, отвечай, скоро буду.

Валентинов показался сильно постаревшим, хотя виделись точно так же всего неделю тому, лицо осунулось, под глазами тяжёлые темно-лиловые мешки в три яруса, дышит сипло, с трудом.

– Что-то случилось? – спросил я с сочувствием. – Лекарства принимаете?

Он вяло отмахнулся, мне показалось, что даже это движение ему даётся с трудом.

– Да всё в порядке, это в твоей байме несколько… понервничал.

– Здание рухнуло? – спросил я.

Он покачал головой.

– Хуже. Лимит на двух коней, ещё помнишь? А я поймал у реки прекрасную лошадку, сразу назвал её Огонь, вся такая быстрая и могучая, а потом вспомнил про это недоброе ограничение. Отпустить уже нельзя, нужно как-то избавляться… Сейчас сделаю кофейку…

Я огляделся.

– Сидите, сам. Вспомню, как это делалось в наши древние времена троглодитства. Я их тоже застал!

Он кисло улыбнулся, я снял с полки джезву, старинную, из тяжёлой меди, толстые стенки дольше держат температуру, налил воды и поставил на импульсную плиту.

– Так что с лошадкой?

Он сказал тяжёлым голосом:

– Нужно было две оставить, а третью… убрать. Просто отпустить нельзя, нет такой опции. Подарить никому не могу, ещё никого не встретил, а удалить… как? Просто зарубить мечом?

– Ну-ну?

Я поискал взглядом кофемолку, хорошо хоть не ручная, засыпал зёрен из большой стеклянной банки, включил, послышался натужный треск, размалывает с энтузиазмом, старается, чтобы не выбросили, сейчас у всех мощные кофейные автоматы, которым только дай воды и зёрна, приготовят любой по вкусу, а ещё за собой и жмых уберут, и внутренности помоют.

– Да никак, – ответил он с сердцем. – У меня две старых: Бледная Немощь и Живчик, у обеих свои причуды, но привык, да и хорошие верные лошадки. Всё понимают, выполняют, ходят следом, как собачки, морковку просят… От какой-то нужно избавиться, убить не могу, а сделать так, чтобы сама погибла…

– Ночью оставить за оградой, – подсказал я.

Он буркнул:

– Первое, что сделал. А среди ночи разразилась страшная гроза, такой ураган и ливень, что если не волки её сожрут, то громом убьёт или деревом придавит.

– И как?

Он болезненно поморщился.

– Что там с кофе?

Я оглянулся на плиту.

– Что-то даже не греется.

Он сказал с укором:

– Турка из благородной меди, а плита на такую старину не реагирует.

Я торопливо перелил в кастрюльку, а он сказал со вздохом:

– Утром вышел, гроза утихла, солнышко, а она стоит за оградой, мокрая, жалобная, голодная, смотрит на меня с укором и надеждой… Папа, за что? Или забыл про меня?.. Ну, дал я ей морковку, завёл в дом обсушиться, а время тикает, если не одна из двух старых, то та третья, самая левельная, исчезнет.

– И как решили?

– Паскудно, – признался он с тоской. – Никогда так тяжко не было!.. Наконец вывел её из дома, поднялся в седло, а она ластится, всё старается выполнять, в глаза заглядывает, чует беду.

Я проговорил медленно:

– Отвести подальше и там оставить – тоже не выход. Всё равно будет считаться вашей. Раз приручили, то и отвечаете.

Он скривился, словно от зубной боли.

– Да знаю, знаю… Потому направился в дубовую рощу, там много желудей, кабаны то место облюбовали, даже спят там. Между ними можно бродить мирно, не тронут, но если их зацепить или пнуть… У меня так бывало. Как-то на скаку лягнул одну кабаниху, так до самой реки гналось все стадо.

– Понял, – сказал я. – Тоже вариант. Как прошло?

– Хуже некуда, – ответил он. – Как только увидел их, перешёл в галоп, пронёсся через стадо, двух-трёх шандарахнул копытами, так что за нами понеслись с полдюжины здоровенных кабанов. Я выпрыгнул из седла и отбежал в сторону. На меня не обратили внимания, это же не я, а лошадь их обидела, окружили, набросились, а клыки у них такие, медведя распорют…

Я сказал медленно, не отводя взгляда от джезвы:

– Вот почему запах в комнате весь валерьянистый…

Он сказал хрипловатым голосом:

– Да это ещё вчера, ночь не мог заснуть. Её рвут, она кричит, смотрит такими укоряющими глазами, в них недоумение, почему не бросаюсь на помощь, она же моя, она послушная, меня любит и всё делает, что скажу…

Голос прервался, я вздохнул с сочувствием, понимаю, сам иногда бываю таким, хотя для разработчика никакой лошадки там нет, просто набор пикселей, что в определённом порядке проецируются на экран дисплея работающей программой вычислений.

– Это забудется, – сказал я утешающе, – зато у вас прекрасная замена. Сразу высоколевельная, прокачивать не надо. Разве что чуть-чуть, меньше по времени, с лучшими характеристиками.

Он посмотрел на меня с укором.

– У любого предательства есть оправдание, хотя всегда липовое. То, что я сделал, делать было нельзя.

– Виртуальный персонаж, – утешил я. – Набор пикселей. Забудьте, играйте в удовольствие.

Он мрачно смотрел, как я снял с огня кастрюльку, неспешно разливаю по кофейным чашкам, здесь ими служат чайные, а для чая компотные, а когда протянул к чашке в моей руке, я заметил как мелко-мелко дрожат пальцы, как это Алиса ещё не вызвала «Скорую».

– Играйте свободно, – повторил я. – Это ваш мир, вам подвластно всё.

Он взглянул исподлобья поверх края чашки.

– А разве можно всё?

– Можно, – ответил я уверенно.

Он сделал осторожный глоток, выждал чуть, ответил чуть хриплым голосом:

– Нельзя. Человек – это животное с системой запретов. Если запреты убрать – снова животные.

– Бросьте, – сказал я. – Пришёл новый мир!.. Сейчас можно всё… при условии, что не повредит соседу. Или, как гласит крылатая формула очень простого народа: ваша свобода заканчивается в дюйме от