– Какая простодушная! Еще остались простодушные. Простодушные глупцы. Их можно пожалеть.

Он испугался, что Джудит услышит его, и на цыпочках подошел к двери ее комнаты – посмотреть, не проснулась ли женщина. Но там никого не было, даже кровать не сохранила вмятин ее тела. Нигде не было видно ее одежды; исчезла и дорожная сумка, но под бутылкой «Олд Кроу» лежала записка. «Я отправилась искать себе комнату. Прощай, скотина».

Он ничего не сделал. Абсолютно. Он просто не был уверен в своем аппетите и не очень доверял своей памяти. Но сейчас ему хотелось, чтобы женщина оказалась рядом, лежала, закрывшись простыней среди сбитых простыней, и чтобы ее большая задница была у него под рукой, и он поглаживал ее в полусне, рискуя, что она повернется и в нос ему ударит запах ее дыхания серой метиски. Он прошел в ванную комнату и отодвинул в сторону стенное зеркало, за которым оказался вделанный в стену сейф. Мужчина набрал комбинацию цифр, и дверца медленно открылась. Он положил туда полученное недавно сообщение и выбрал из аккуратной стопки лежащих там документов голубую папку. На ней было написано: «Дон Анхелито». Мужчина прошептал:

– Старые мумии снова нужны.

* * *

– Просто богатые тоже плачут, донья Кармен.

– Я не знают, Вольтер, плачут ли богатые, но я рыдаю не останавливаясь, с самого начала сериала.

– Плакать полезно для здоровья, донья Кармен.

– Но не столько же.

– Вы не приготовите мне чашечку кофе и рюмочку рома?

– В такую рань и в ваши-то годы!

– Именно поэтому, донья Кармен. Тогда кровь у меня с самого утра будет быстрее бежать по венам.

– Но я еще больше плакала из-за этих бедных женщин, дон Вольтер.

– Из-за каких женщин?

– Как? Вы даже не знаете? Да опять эти несчастные иммигранты. Какое-то судно перевозило нелегально женщин с Мартиники, и недалеко от берега их спустили на воду в деревянных ящиках. И до берега живыми добрались только шесть, а двенадцать захлебнулись.

– Ну, иммигранты с Мартиники – это, кажется, в первый раз.

– Вся Америка мечтает попасть в Майами.

– На всех у нас тут места нет. Чем больше их сожрут акулы, тем лучше.

– Какой вы злой, ужасно злой, Вольтер. Разве сами вы когда-то не точно так же оказались здесь?

– Когда я приехал, тут никого не было, кроме гринго. Ну, еще, может, горстка кубинцев и басков, обожающих играть в мяч. Поэтому-то я сюда и приехал, донья Кармен, – вы же знаете, как я люблю это дело: меня невозможно вытащить из клуба. Поэтому я тут и увяз, а Майами для меня оказалось болотом, где я живу уже сорок лет. Когда я сюда приехал, тут даже улицы еще не были заасфальтированы.

– Ну, судя по вашему виду, вам тут неплохо жилось: вон у вас кожа какая молодая, да и стать, как у танцора. Это в ваши-то годы!

Вольтер засмеялся, блеснув белоснежными вставными зубами, казавшимися особенно белыми на смуглом лице, изборожденном морщинами. Он отпил маленький глоточек рома, а остальное вылил в кофе, добавив туда же два кусочка сахара.

– Как вы эту смесь называете?

– Чертова. Так делают в Испании, и лучшего тонизирующего средства не существует.

– Как я вам завидую, дон Вольтер, вы столько стран повидали. А я вот только и знаю, что Майами да Сагуа. Ну один раз, когда замуж вышла, ездила в Гавану, познакомилась с крестным мужа.

– Пока эти бородачи не пришли, я бывал в Гаване каждую неделю, как в предместье Майами. Останавливался всегда в «Ривьере», на набережной, там был игорный зал; а иногда шел в Галисийский центр выпить «Горящей Испании».

– А это что за диковина, дон Вольтер?

– Коньяк с сидром. Мне всегда нравились всякие смеси, донья Кармен, – во мне самом много намешано, и все смешанное мне по вкусу. Вольтером отец назвал меня в честь самой великой революции в истории человечества, а О'Ши – потому что он вел свой род от освободителей Гайаны с фермы О'Ши, а Сарралуки – потому что моя мать была из Испании, из Страны Басков, где так любят играть в мяч. Отец мой был мастеровым, а мать – учительницей музыки. Ничего себе смесь, а, донья Кармен?

– Мой муж, царствие ему небесное, пока мы не перебрались сюда из-за этих бородачей, работал на тростниковых плантациях, а я была белошвейкой. Руки у меня были золотые, и ко мне ездили отовсюду, даже важные господа.

– А я-то думал, донья Кармен, что вы при церкви свечами до иконками торговали.

– Я? – Мулатка перекрестилась, еле сдерживая смех. – Что-то вы сегодня язвительный, дон Вольтер. Да у меня в доме один-единственный образочек Божьей Матери! Я поставила возле него орхидею, которую мне сын привез с экскурсии, на которую ездил в прошлые выходные.

– Я смотрю, вы сегодня за словом в карман не лезете.

– А что ж! А вот с вас, дон Вольтер, если вы и дальше будете злословить, я возьму деньги и за ром, и за кофеек, хотя очень вас уважаю.

Он надвинул поглубже, почти на глаза, соломенную шляпу, застегнул плотно облегавшую тело белую куртку, внимательно осмотрел начищенные до блеска ботинки и вытер бумажной салфеткой седые усы.

– Схожу-ка я в парк, посмотрю, как играют в шахматы, и заодно пройдусь: врач говорит, что надо больше двигаться – тогда кровь быстрее будет бегать по жилам. Я бы хотел хорошо выглядеть в свой последний час.

– Господи помилуй!

А старик ловко, как танцор, сделал несколько па, весело напевая сам себе:

За любовь любовью платят —

И не зря так говорят,

Но того, что потеряешь,

Не отыщешь никогда.

Никаким богатством мира

Не вернуть любви минувшей,

Верной, словно эти скалы,

Чистой, как в реке вода.

А поэтому не думай,

Будто я тебя забуду…

И так, напевая, вышел на улицу, а вслед ему летело восхищение доньи Кармен:

– Чертов старик, сколько обаяния!

Ища подтверждения своим словам, она оглядела людей за столиками, но те едва повернули головы в сторону дона Вольтера: молодые латиноамериканцы, занятые исключительно едой. Они ловко подхватывали вилками тушеную фасоль с рисом, так что брызги жира оседали на их футболках с изображением Барри Манилоу, Брюса Спрингстина или с эмблемой «Пумы». А дон Вольтер уже был на улице: поздоровался с владельцем похоронного бюро, который обмахивался от жары веткой, и пошел дальше, не взглянув на витрину, где были выставлены религиозные книги, фигурки святых и лежали листовки, обличающие Фиделя Кастро. Запах жаркого из открытых окон кубинских ресторанов мешался с запахом садовых цветов, особенно терпким после недавнего дождя. Дон Вольтер прикрыл глаза, дав себе слово, что не соблазнится, хотя ему очень хотелось отведать и тушеной фасоли, и острого креольского жаркого, и омаров, и креветок с рисом, и, конечно, моллюсков под соусом из ромового ликера. Скорее бы дойти до Восьмой улицы – тогда его перестанут искушать вкусные запахи.