Катрин подошла к мужу, который делал вид, что читает, и положила руку ему на плечо:

— Послушай: помнишь, в чем она тебе призналась в тот вечер, когда ты пообещал принять ее в любой день и час; с тех пор, как она попыталась отравить своего мужа, ею овладело мучительное желание убивать… И никакое наказание на свете не могло ее остановить… И с такой-то женщиной ты собираешься остаться наедине в одиннадцать вечера!

— Будь это правдой, она бы мне тогда ничего не сказала. Она просто водила меня за нос… А к тому же, о какой опасности вообще речь? За кого ты меня принимаешь?

Она устремила на него свои бесхитростные глаза и, не повышая голоса, объявила:

— Ты боишься, Эли. Взгляни на свои руки.

Он засунул их в карманы, пожал плечами, кивнул головой направо:

— Брысь отсюда! и поживей! и чтобы я тебя здесь до утра не видел.

Катрин, ничуть не потеряв самообладания, открыла дверь в прихожую. Доктор, улучив момент, крикнул секретарше, которая сидела на банкетке в коридоре, чтобы она провела к нему даму, когда та придет, и немедленно проваливала.

Когда Катрин затворила дверь, на секунду они с мадемуазель Парпен оказались в темноте. Потом секретарша включила свет.

— Мадам!

Катрин уже ступила на лестницу, которая вела в комнаты. Она обернулась и увидела мокрые щеки толстухи.

— Мадам, не уходите!

В ее голосе не осталось и следа дерзости. Она умоляла:

— Нужно, чтобы эта женщина чувствовала, что находится под наблюдением; нужно, чтобы она знала, что кто-то есть в соседней комнате… А может, мне тоже остаться? — добавила она вдруг. — Вдвоем-то веселее… Но нет, он ведь запретил…

— Ну, это было бы легко от него скрыть…

Секретарша покачала головой и пробормотала: «Как бы не так!..» Ей почудилось, что ее хотят подставить, чтобы лишить места. Мадам Шварц ее успокоила. Женщины умолкли: на сей раз в лифте наверняка была она. Катрин тихо сказала:

— Проведите ее в кабинет и отправляйтесь спокойно спать. В эту ночь с доктором ничего не случится, уверяю вас. Вот уже двадцать лет на мне забота о нем; я на вас не рассчитывала, мадемуазель.

И она исчезла во мраке лестницы. Впрочем, добравшись до площадки, она спустилась на несколько ступенек и перегнулась через перила.

Лязгнули двери лифта, коротко взвизгнул звонок… Отсюда, сверху, никак не рассмотреть лица женщины, перед которой посторонилась мадемуазель Парпен. Приятный голос осведомился, здесь ли живет доктор Шварц. Но его обладательница ни в какую не желала отдавать секретарше сумочку, которую та хотела у нее забрать вместе с мокрым зонтиком.

Катрин села на ступеньку. Мадемуазель Парпен прибежала к ней и прошептала с испуганным видом, что от незнакомки пахнет виски. Они прислушались: звучал только голос доктора. Катрин спросила, во что одета эта женщина: оказалось — в темное пальто с довольно изношенным шиншилловым воротником.

— Знаете, мадам, что меня беспокоит, — ее сумочка; она зажала ее под мышкой… Надо было постараться сумочку отобрать… Может, у нее там револьвер спрятан…

Послышался смех незнакомки, затем доктор опять заговорил. Катрин призвала мадемуазель Парпен «не волноваться, быть благоразумной». Секретарша схватила ее за руку и не смогла сдержать невольного «спасибо», хотя сразу же поняла, что звучит это смешно.

Сверху, стоя на лестнице, Катрин без всякого снисхождения наблюдала за тем, как бедная девушка, смотрясь в зеркало, поправляет шляпку и пудрит прыщавые щеки. Наконец она ушла.

Дождавшись, пока за мадемуазель Парпен закрылась дверь, Катрин снова присела на ступеньку. Голоса ее мужа и женщины чередовались. Они говорили мирно, без всплесков. Так странно слышать Эли и не быть у него на виду! Она была готова поклясться, что этот человек, беседующий с поздней гостьей, — кто-то другой, человек вполне мягкий и безобидный, совсем незнакомый. Она понимала теперь, почему клиенты мужа часто повторяли ей: «Он так мил, знаете ли, так любезен, так мягок…».

На вкус Катрин, женщина говорила громковато. Может быть, алкоголь подействовал на нее возбуждающе? Этот безумноватый смех пробудил опасения настороженной супруги. Легко ступая, она спустилась вниз, скользнула в гостиную и села, не зажигая света.

Перед ней, за тюлевой занавеской, залитый дождем балкон блестел, как озеро. Огни улицы Гренель пронзали дождливую ночь. Доктор, поддерживая светскую беседу, говорил о Зизи Билодель, интересовался судьбой ее компании.

— Она уже почти совсем распалась, доктор… «Веселые компании», как я начинаю понимать, разваливаются быстро… И, если подумать, я все же успела там неплохо провести время… А от той компании, что на несколько недель втянула вас, доктор, в свой водоворот, остались только Билодель да я. Палези, ну помните, этот роскошный парень, он еще страшно пил (и весь этот алкоголь превращался в чистое веселье…) — у него поражен костный мозг, и он теперь живет в Лангедоке, у родственников. А маленький сюрреалист, совершенно дикий, тот, что все норовил напугать нас, как пугают дети, когда напяливают на голову салфетку и изображают разбойников (он хмурил брови, вечно ходил с взъерошенными волосами, строил рожу висельника и, как ни старался, все равно был с виду ангел да и только)… Мы у него спрашивали, правда ли, что его самоубийство назначено на завтра… Я-то не смеялась, потому что героин это не то, что другие наркотики, с ним всегда жди плохого конца… И вот, в прошлом месяце… Азеведо, шутки ради, набрал его номер посреди ночи, не назвался и сказал, что Дора изменяет ему с Раймоном. Это было вранье… Об этом поговаривали, но все знали, что это неправда… Азеведо услышал флегматичный вопрос: «Вы уверены, это точно?» — и сухой хлопок…

Незнакомка говорила быстро, слегка задыхаясь; Катрин не поняла, что ответил доктор, потому что ее слишком занимал его тон, такой участливый и серьезный: с ней он никогда так не общался. В темной гостиной, глядя сквозь мокрые оконные стекла на эти затопленные крыши, на эти бесконечные блики, она твердила себе, что этот человек для нее одной выставлял напоказ свой свирепый нрав… да, для нее одной.

— О, — заверяла женщина, — не стесняйтесь, можете говорить со мной об Азеведо… Теперь мне на него начхать! Нет, неправда… Никакая любовь не уходит совсем. Я бы должна его ненавидеть… но зло, которое он мне причинил, и сейчас наделяет его в моих глазах каким-то обаянием. Я теперь воспринимаю его таким, какой он есть на самом деле: тип, умеющий зарабатывать деньги на бирже, причем именно тогда, когда там все растет в цене; и он же — человек, который