— Выходит, что так. Мы можем только предполагать. — Память услужливо подсказала сентенцию из популярного сериала:

— The truth is out there…

Мой английский всегда был далек от совершенства.

* * *

В этот вечер на Северном кладбище почти никого не было. Витя Шаховский остался ждать меня в машине у ворот.

Я с трудом — несмотря на подробное объяснение Кира — нашел могилу Кости Пирогова, которая до сих пор была отмечена фамилией «Сметании».

На памятник временный и убогий — я старался не смотреть. Я смотрел в землю.

— Прости, Костя, — я говорил медленно. Слова с трудом выходили из меня. Так уже бывало. В Афгане, когда мы хоронили погибших. Или отправляли их домой в цинковых гробах. Последние слова, боль и горечь оттого, что не сказал, не сделал что-то раньше. — Прости, что не помог тебе. Ты не волнуйся: мы все исправим. Ты будешь спать под своим именем и со своими. — Из внутреннего кармана куртки я достал флягу. Откинул крышку и сделал большой, крепкий глоток.

Водка обжигала, давила из глаз горячие слезы, но — приносила странное облегчение.

— Прости, Костя. Спи с миром…

Рассказывает Марина Агеева

«45 лет, возглавляет архивно-аналитический отдел АЖР. Замужем, двое детей. Квалифицированный и ответственный сотрудник, однако из-за капризного характера часто вступает в конфликты с руководством. Склонна к полемике, нуждается в постоянном строгом контроле со стороны начальства».

Из служебной характеристики

— Ну ты, Агеев, и свинтус, — говорила я мужу, блаженно потягиваясь после бурно проведенной ночи. — Я же тебе жизнь спасла, драгоценным здоровьем своим рисковала, а благодарности — ни на грош. Мог бы подсуетиться, по антикварным лавкам побегать, что тебе стоит порадовать жену лишним брюликом?

Приподнявшись на локте, Роман посмотрел на меня. Его взгляд выражал удивление.

— Марина, насколько я знаю, денег, предназначенных для господина Авдотина, в «дипломате» не оказалось. Исчезнуть бесследно они могли, или я ошибаюсь? Ты не догадываешься, куда это они подевались?

— Деньги? Какие деньги? — искренне изумилась я.

* * *

Признаться, я никогда не могла понять, почему Андрей Обнорский так настаивает на летучках два раза в неделю — в понедельник и в пятницу.

В пятницу — еще куда ни шло: можно подвести итоги недели, прикинуть планы на следующую. Но в понедельник… Лично мне редко удавалось добавить что-то к пятничному отчету. Впрочем, как и шефу отдела расследований Глебу Спозараннику. Только Володя Соболин, начальник наших репортеров, бойко рассказывал, что на ленте новостей прибавилось десятка полтора новых заметок. Если, конечно, Володя появлялся на летучке. Случалось, что он манкировал этим мероприятием.

— Все? — Андрей почему-то посмотрел именно на меня. Под его взглядом я почувствовала себя как-то неуютно. Так уже было однажды, когда после истории с моим чеченским любовником Обнорский вызвал меня к себе в кабинет для серьезного разговора.

Неужели, он уже знает? Но ведь Родька Каширин обещал, что никому не скажет!

А если все-таки проговорился? Нет. Не может быть.

«Совсем ты плоха стала, мать, — подумала я. — Паранойя, мания преследования. Пора отдыхать…»

— Теперь — работать. — Обнорский потянулся за сигаретой. А мы заторопились к выходу. Первым убежал Володя Соболин: всю летучку он часто смотрел на настенные часы и нервно сгибал-разгибал какую-то бумажку.

Я уже была в дверях, когда Обнорский меня остановил:

— А вас, Марина Борисовна, я попрошу остаться.

Неужели все-таки Родион проговорился? Ведь я же его просила!

* * *

Утром в понедельник, по дороге на работу, я не смогла вспомнить, с чего началась наша ссора с мужем. Вроде бы Роман Игоревич сказал, что решил поддержать одного кандидата в Государственную думу, правда, тогда я не придала его словам особого значения. Я стала возражать ему скорее из чувства противоречия и врожденной стервозности. Мама говорила, что это у меня от бабушки со стороны отца — та славилась своим крутым норовом.

Я говорила, что политика — грязное дело. Что депутаты и кандидаты — последние сволочи. Что… В общем, много чего наговорила.

Роман продержался около часа, потом быстро оделся и выскочил из квартиры, хлопнув дверью. Минут через десять я услышала, как, взвизгнув шинами на слякотном апрельском асфальте, сорвалась с места его машина.

Я была почти уверена, что разозленный Роман Игоревич отправился на дачу в Репино. Он всегда убегал туда после наших с ним разборок. Оставшись одна, я бесцельно бродила по квартире. Сама не заметила, как оказалась в его помпезно обставленном кабинете. Села в огромное кресло, рассеянно выдвинула один из ящиков.

Не знаю, что я, собственно, хотела найти. Но уж точно не пистолет.

Ствол лежал в ящике поверх порнографических комиксов. На рукояти я увидела клеймо — вздыбленный конь. Вроде бы так до сих пор метят пистолеты от Кольта.

Моя ярость прошла. Я испугалась: мне представилось, как мой маленький ангел — Сережа — забредает в отцовский кабинет. Из любопытства из чего же еще? — заглядывает в ящики стола. Ему же никогда этого не запрещали. Находит пистолет.

Я готова была отдать на отсечение голову и обе руки в придачу, что Сережа не утерпит — возьмет пистолет в руки. Он же мальчишка. А какой мальчишка не захочет подержать в руках настоящее оружие?

Дальше… Что дальше? Конечно, Сережа неосторожно нажмет курок. И…

— Нет, — громко выдохнула я.

Нужно пистолет убрать куда-нибудь.

Повыше. Подальше.

Я осторожно — словно боялась, что от одного моего прикосновения ствол бабахнет — коснулась пальцами рукояти, обхватила ее ладонью. Металл приятно холодил руку. Я не удержалась — прицелилась в парадный портрет мужа, который висел напротив стола.

Хватит, одернула я себя.

Безопасное — то есть недоступное для Сережи — место я искала довольно долго.

А потом… позвонила Родиону Каширину.

Любопытство было сильнее меня: страшно хотелось узнать, что за «игрушку» приобрел мой муж.

Родион согласился на следующий день заехать ко мне, посмотреть на ствол.

Когда я вынесла ему пистолет, восторгам Каширина не было предела.

— Ух ты! — по-детски выдохнул Родька. — Я такие только на картинках видел!

Он осторожно взял пистолет в руки, долго рассматривал надписи на корпусе, клеймо на рукояти. Наконец выщелкнул обойму. Она была полная…

— Что это? — не утерпела я.