Всю ночь я не сомкнула глаз. Конечно же, не от сочувствия к растоптанной карьере Лепесткова. Я обдумывала, как мне убедить мужа не ввязываться в эти сомнительные дела, которые теперь почему-то называются большой политикой. Мое воображение рисовало страшные картины, мне казалось, что Роману грозит смертельная опасность, не зря же он приволок в дом этот черный пистолет. Я даже хотела признаться Роману, что работаю на Лепесткова, предложить ему сделку и выйти из игры вместе. Но, к сожалению, я была не вольна в своих поступках. Для начала надо было посоветоваться с Обнорским и Повзло.

* * *

Утром следующего дня, не выспавшаяся и раздраженная, я приехала в Агентство. Заглянув в кабинет к шефу, Обнорского я на месте не обнаружила. Вместо него посередине кабинета стояла гладильная доска, и Ксюша, секретарша Обнорского, с привычным для нее выражением вселенской скорби на лице самозабвенно отпаривала гульфик на парадных брюках шефа. Я обалдело попятилась к выходу, столкнувшись в дверях со Светочкой Завгородней.

— Ужас! — сказала я, обращаясь к ней.

— Ой, бросьте, Марина Борисовна, — ангельском голосом пропела Завгородняя. — Никакой это не ужас. По собственному опыту могу вам сказать, что многие женщины получают от такой работы ни с чем не сравнимое удовольствие, некоторые даже испытывают оргазм.

Спорить с Завгородней не решалась даже я. Светлана по праву считалась у нас в Агентстве непревзойденным экспертом по вопросам секса и сексопатологии.

Чтобы как-то скоротать время, я направилась к себе в кабинет. Мои девицы в компании с Горностаевой уже пили свой утренний кофе. Валентина, обрадованная моим появлением, взахлеб начала мне рассказывать о нечеловеческих сексуальных способностях Скрипки. Все это я уже слышала не единожды. Мне кажется, я даже знала о расположении родинок на самых интимных местах нашего главного завхоза. Горностаева так утомляла меня своими рассказами, что однажды Скрипка явился мне в эротическом сне. И надо сказать, что это ночное видение меня не разочаровало. С тех пор я почему-то испытываю непонятное чувство вины перед Горностаевой, а на Скрипку смотрю с некоторым смущением.

Идиллия была нарушена внезапным вторжением Нонны Железняк. Походкой революционного матроса Нонна ввалилась в кабинет и стала требовать какую-то дурацкую информацию о сатанистах, преступную деятельность которых девятый месяц разоблачал ее Модестов.

— Ни тебе здравствуй, ни мне спасибо, — пробурчала Горностаева.

Мне пришлось вежливо отказать Нонне, сославшись на то, что, если Модестову нужна информация, он должен составить заявку по всем правилам штабной культуры, подписать ее у Спозаранника, после чего я еще подумаю, принимать ее к исполнению на этой неделе или отложить на следующую. Что ни говори, а человеческий фактор играет огромную роль.

Приди ко мне с той же просьбой Шаховский или Каширин — проблем бы не было. Но беспардонную Железняк всегда приходилось ставить на место.

Поболтавшись по Агентству еще с час, я потеряла всякую надежду переговорить с Обнорским. Как оказалось, его и Колю Повзло срочно вызвали на какое-то совещание в ГУВД. Нужно было принимать решение самостоятельно. В конце концов, раз мы решили работать на Лепесткова — надо работать честно. И я отправилась в его штаб.

* * *

После моего сбивчивого повествования благообразную физиономию Сергея Афанасьевича в буквальном смысле перекосило. Презрения и язвительности, которыми я собиралась сдобрить свой монолог, как ни бывало. Содержание видеокассеты я пересказывала, краснея и бледнея, словно гимназистка на переэкзаменовке. Как будто это я была виновата в появлении убийственного компромата на финише предвыборной кампании. Глядя в налитое кровью лицо кандидата, я вдруг явственно представила, как почтеннейший Сергей Афанасьевич учиняет расправу над бедными сиротами. Перспектива дальнейшей борьбы за его победу казалась мне крайне нежелательной. Словно угадав мои мысли, Лепестков вскочил со своего места, обнял меня за плечи, окутав стойкими парами туалетной воды «Ferre». Когда-то я дарила такую же Роману, а потом сама же запретила ею пользоваться в силу ее исключительно навязчивой вонючести. Лепестков накатывал на меня волны итальянского парфюма и путанных оправданий.

— И вы могли поверить этим гнусным обвинениям? Да у меня у самого двое детей, собака и попугай. Я люблю их и пальцем ни разу не тронул. Марина Борисовна, вы оскорбляете меня своим недоверием! Что же делать? Что-то надо придумать. Но что? Эфир завтра вечером, вы говорите?

— Вряд ли, Сергей Афанасьевич, вы к этому времени успейте что-нибудь предпринять. Завтра утром мой муж должен передать кассету телевизионщикам, и еще, — я выдержала паузу, — я подозреваю, что штаб вашего соперника очень скоро получит солидные финансовые вливания.

— Не печальтесь, Мариночка, — Лепестков заговорщицки подмигнул мне. — Безвыходных положений не бывает.

Он взял со стола радиотелефон и набрал номер.

— Мишаня, — сказал он, — у меня тут возникли кое-какие проблемы. Как раз по твоей части. За тобой должок, не забывай. Подробности при личной встрече. Ну все. Давай на том же месте в тот же час.

Тон и манера разговора показались мне странными. Интуиция подсказывала мне, что здесь что-то не так.

— Сергей Афанасьевич, откройте мне сейф, пожалуйста, — в кабинет заглянула кукольная мордашка секретарши Лепесткова. Ключи от сейфа Сергей Афанасьевич не доверял никому и всегда держал их при себе.

— Извините, Мариночка, я на минутку.

Лепестков вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Я закурила и на цыпочках подошла к столу. Если Лепестков зайдет, я сделаю вид, что стряхиваю пепел в его шикарную малахитовую пепельницу. На самом деле мне не терпелось узнать, что это за Сивка-Бурка такая решает сложные проблемы кандидата Лепесткова. Нажав кнопку радиотелефона, я взглянула на дисплей и как молитву стала повторять семь заветных цифр: 966-17-44.

Простившись с Лепестковым, я очертя голову понеслась в Агентство.

— Родик, это архисрочно, — пользуясь терминологией пролетарского вождя, сказала я Каширину. — Пробей мне этот номерок.

Родион засопел и стал набирать какие-то мудреные коды в своих базах. Через пять минут я уже знала, что таинственный телефон принадлежит Михаилу Грицаю, личному телохранителю известного в городе криминального авторитета Леши Сладенького. Смутная тревога вошла в мое сердце. Анализу свои чувства, а тем более факты я подвергала. Против правды не попрешь: аналитик из меня — как из дерьма пуля.

* * *

Шансы Феликса Авдотина на победу в предвыборной гонке таяли с каждым днем.

Сказать, что Роман был зол — значит, ничего не сказать. Он рвал и метал, отчего в нашем доме воцарился страшный бардак.

Но мне его реакция даже нравилась.

В кои-то веки муж почувствовал, что я была права. Он настолько привык считать меня бесплатным приложением к своей жизни, что заслуживал отрезвляющей пощечины.