– Майя Скобликова, да? Настоящая? – Ника едва сдерживала волнение.

– Да. Она устроила себе там что-то вроде комнаты – старый диван, столик, два кирпича и котелок, в рюкзачке пожитки какие-то. Она собиралась ехать в Александровск, но застряла – не было денег на проезд, и Майя собирала бутылки, сдавала их и копила деньги. Так она мне объяснила. У меня было ощущение, что она сама с собой разговаривает – все рассказывала, какая замечательная была Танюшка, и как ее не стало, и что Раисы Павловны тоже нет, а теперь ее зовут в Александровск, и она поедет, вот только билет дорого стоит. Я рассказала ей о Лене, о том, почему оказалась там, я даже не уверена, слышала ли она меня, но иногда думаю, что слышала. Она была очень странная девочка, словно сонная, на своей волне. Но мне надо было рассказать кому-то, кто не счел бы меня сумасшедшей, кто просто выслушал бы. Мне надо было успокоиться и привести свои мысли в порядок, и я ей рассказала все как есть. Она слушала, кивала, но сама была как во сне. Или мне так казалось, потому что я тоже была словно во сне. Я спросила у нее: как ты думаешь, я правда сошла с ума? А она говорит – нет, ты просто очень устала. Мы сидели в темноте, свет от фонарей освещал комнату, и я боялась сказать ей, что думаю о тех, кто снаружи. Ну, что они там.

– А как она вообще оказалась в Москве? – Павел хотел прояснить для себя все детали, даже мелкие. – Татьяна Степанцова умерла в Суходольске.

– После смерти Тани Татьяна Васильевна сразу позвала Майю к себе, но кто-то сбил ее с толку, предложив работу в Москве. И она поехала, а работа оказалась рабством в пошивочном цеху, откуда она сбежала – без денег, вообще без ничего, только паспорт смогла сохранить – говорит, что отдала им Танюшкин, никто на фотографию не посмотрел. А потом неделю пряталась в этом заброшенном доме, собирая бутылки и подметая у ларьков за мелочовку. Она есть очень хотела, но вечером стало холодно, а куртки у нее не было, Майя сидела там, завернувшись в рваное одеяло, которое кто-то из жильцов бросил при переезде. И копила деньги на билет, хотела ехать, как все люди, не прячась. Ей это важно было – жить, как все живут. Со смертью подруги она потеряла то, что было для нее семьей. Опору потеряла в жизни, не денежную, а эмоциональную. Они были как сестры, с детства заботились друг о друге, и вдруг она одна осталась, и все наперекосяк пошло.

– И ты дала ей денег и куртку, чтобы она пошла и купила вам еды, потому что сама выйти боялась?

– Ну, да. Я решила, что тот, кто может за мной следить, увидит, что это не я! Фонари горели вовсю, свет в комнату проникал сквозь окна, все было видно.

– Но недостаточно, и человек в машине увидел только куртку. Он не думал, что в доме есть еще кто-то. А уж тем более – женщина твоего роста и комплекции. И примерно твоего возраста. Этого никто не мог предвидеть. – Олешко вздохнул. – Понятно теперь.

– Все случилось очень быстро, понимаете? – Майя отчаянно смотрит на собравшихся. – Если б я знала, что такое может выйти, я бы никогда… До сих пор у меня перед глазами стоит: вот она выходит из подъезда – двери нет, один проем. Она счастлива – я сказала, что дам ей денег на билет, и выдала сумму на еду. Мы несколько часов говорили с ней, и я немного успокоилась, пришла в себя, начала обдумывать, как мне быть, посмотрела, сколько у меня с собой денег, подумала, что смогу продать бриллианты и купить где-то в провинции жилье, завести небольшой бизнес. В общем, прикинула, как и что. Но есть хотелось, а выйти я боялась, и потому…

А потом случилось то, о чем она вспоминать не могла. Просто – не могла. Запретила себе вспоминать.

– Она вышла и ступила на тротуар, потом пошла через дорогу, а эта машина… Было уже темно, да… Я подбежала, когда машина уехала – а Майя лежала там и смотрела на меня. Лицо сильно пострадало, только правый глаз оказался не поврежден. Она сжала мою руку и говорит: может, оно и к лучшему. Я тормошила ее, говорила, что сейчас вызову «Скорую», но сумка-то моя осталась в доме, а в ней телефон! А Майя смотрела на меня, смотрела, а потом говорит: беги. И умерла. Я была в ужасе. Но потом словно кто-то меня толкнул: куртка! Ее убили, потому что на ней была моя куртка!

– И ты…

– Да. Я надела ей на палец свое кольцо, вдела в уши серьги, сбегала за сумкой и бросила ее, только деньги вынула. Сотовый свой оставила, взяла ее рюкзак и ушла. Села в электричку, доехала до Баркина, там купила дешевенькую курточку, сняла небольшую квартиру на сутки, там же покрасила волосы и подстригла челку. В блокнотике был телефон Татьяны Васильевны, я купили дешевый мобильник и позвонила ей. Она сказала: мое предложение в силе, приезжай, чем смогу – помогу. Фотография в паспорте была старая, никто на нее не смотрел, а когда я прописалась здесь, то через некоторое время сказала, что паспорт украли, и паспортистка из нашего ЖЭКа помогла мне получить новый.

– И никто не заподозрил подмены. – Панфилов покачал головой. – Это нормально, в общем…

– Никто. – Майя подняла на них взгляд. – Все отнеслись ко мне с большим сочувствием. Татьяна Васильевна мне много помогала. И я начала строить свою жизнь заново. Как могла, понимаете? Я решила: пусть Артему и Кате остаются все деньги, дома, раз они готовы ради них пойти на любую подлость, на любое преступление. Леня очень любил Артема, растил его, гордился им, а у того не хватило порядочности уважать его последнюю волю. Я решила – мне ничего не надо. У меня есть память, счастливые пять лет жизни – и хороший урок: никогда не раскисать и никому не доверять. Вот и вся история, собственно.

– Ужас какой-то. – Лидия Матвеевна подошла к Майе и обняла ее. – Коля, ты слышал? Как же так? Как это можно?

– Ну, полно, Лидуша. Ничего уже не исправить, и все позади. – Николай Владимирович горько улыбнулся. – Максимка, знай: обидишь Майю – выдеру. Отцовской рукой.

Максим молча сжал руку Майи.

Это его женщина, всецело его. И он не даст ее в обиду никому.

– Дикая история. – Панфилов сосредоточенно вел машину. – Паш, что ты думаешь?

– Ясно одно: сегодняшние неприятности никак не связаны с убийством Марьина и покушением на его жену.

– Так я и думал. – Панфилов вздохнул. – Как же противно все знать…

– Мне бы, Михалыч, твое чутье и мой опыт…

– Не надо, ты бы тогда захватил весь мир. – Панфилов коротко засмеялся. – Она когда о хлопке сказала, я сразу понял. Какой там воздушный клапан…

– Да чего ж тут не понять, дело известное. Закладывается небольшой заряд в точку схода лавины – и хватит мощности взрыва петарды на определенной глубине, чтобы лавина сошла. Специалисты умеют это. – Павел очень хотел выругаться, но он никогда не ругался на людях. – Понятно, что Марьиных собирались убить обоих сразу. То-то пасынок приехал с ними проститься, сукин сын, он все уже знал. Вот ведь люди есть на свете…

– Сам не понимаю. Неужели деньги имеют такое значение? И ни привязанность, ни благодарность ничего не значат?

– Ты знаешь, я всегда презирал таких людей. – Олешко думал о том, что встречал подобных слишком много. – Несчастные, ущербные какие-то. Нет, я и сам люблю деньги и тратить их люблю, но есть же что-то выше? Майя это поняла, потому и ушла. Не потому, что испугалась – хотя, конечно, испугалась, хотя в тот момент могла не уйти, а вернуться и плюнуть в их поганые рожи. Но она ушла – противно ей было с ними рядом находиться. Кстати, я тут пробил этого Возницына. Он женат на Екатерине Дробышевой, младшей дочери Василия Дробышева, кличка – Математик, бывшего когда-то одним из больших авторитетов в среде рэкетиров – еще в девяностых. Потом Вася остепенился и пустил честно награбленные деньги в дело, и поднялся неплохо – банк «Лотос» ему принадлежит, несколько сетей магазинов по всей стране. Рыбешка, конечно, помельче, чем покойный Марьин, но ненамного, а вот по ментальности – бандит бандитом. Марьин же был человеком совсем иного склада и, конечно, никаких общих дел с Математиком иметь не хотел, а тот хотел, и очень. Думаю, весь план с устранением Марьина – плод его гения. Когда Ирина выжила, он притормозил, но ненадолго. Ему нужно все, частями он взять был не согласен. Не знаю, как они поладили с Возницыным, но, думаю, милейший Артемий Анатольевич не раз и не два проклял ту минуту, что свела его с Катей Дробышевой.