нынче же днем ее дорогой Ришелье займет место в Совете.

— Ах, сын мой! Вы никогда, никогда не пожалеете об этом! — вскричала та, даже на секунду не предполагая, что наступит день, когда пожалеть об этом придется ей.

Кардиналу понадобилось всего несколько недель, чтобы стать главой Совета, предварительно с помощью различных ухищрений отправив своего предшественника Ла Вьевиля в Бастилию по нескольким обвинениям. Суперинтендантство по финансам было упразднено и заменено двумя директорствами, одно из которых возглавил Марийяк, а другое — Шампиньи. Предварительно на все это было получено согласие короля. Ришелье был слишком тонким дипломатом и обладал достаточной проницательностью, чтобы не учесть уроки прошлого. Молодой король все еще смотрел на него с недоверием, но кардинал будет демонстрировать исключительное уважение к его королевскому авторитету и прерогативам. Он будет держать короля в курсе всего, а также облегчать ему работу и даже отдых, в частности охоту, поскольку он знал, что здоровье нужно беречь, чтобы максимально сгладить желчную сторону своего характера. Людовик по натуре был независимым и авторитарным, и кардинал почтет за честь воздать должное этим поистине королевским качествам. Он также сумеет вдохновить своего государя на решения, которые ему были необходимы, выполняя при этом титаническую работу, несмотря на слабое от природы здоровье.

В этот момент и явились в Париж ожидаемые Шеврезом послы с немногочисленной свитой и, разумеется, остановились во дворце Шевреза, полностью обновленном и считавшемся теперь одним из самых красивых домов в городе.

Монументальный портал, украшенный статуями, пилястрами и трофеями, являл собой богато украшенные деревянные створки с вырезанными на них медальонами. Разодетый в пух и прах швейцарец высоченного роста наблюдал за входом из небольшой будки, где находилась также стойка с оружием. Квадратный внутренний двор был оформлен во французском стиле. Архитектор Метезо был вдохновлен Лувром Пьера Леско, и между высокими окнами здания пилястры обрамляли ниши, заполненные статуями, над которыми шел плоский карниз антаблемента. Окна на фронтонах верхнего этажа выделялись на фоне аспидного цвета кровли. Достойный и величественный ансамбль дополнял обширный сад, где меж цветущих клумб были устроены беседки, каменные скамьи и маленькие рощицы, где можно было укрыться — одному или вдвоем! — чтобы помечтать, побеседовать, излить душу или даже предаться еще более приятным занятиям.

Внутреннее убранство было восхитительным. Увенчанные потолками в росписи и позолоте, разнообразные комнаты изобиловали дорогими гобеленами, мебелью, инкрустированной перламутром, слоновой костью и драгоценными камнями, креслами с мягкими подушками нежно-кораллового цвета, который так любила Мария и который так хорошо выделялся на фоне стенных панелей, пилястрами, обрамлявшими ниши со статуями из темного дерева, стоявшими на золоченых постаментах, на фоне драпировок из дамаста и парчи. Монументальные камины, отделанные расписанным и позолоченным деревом, наполняли воздух теплом, по вечерам зажигались сотни парфюмированных свечей в серебряных подсвечниках. Не один монарх мог бы позавидовать такому убранству, оживленному суетой целой армии слуг, одетых в красно-белые, отделанные золотом ливреи. И именно здесь Шеврезы нередко устраивали приемы, причем с роскошью, далеко превосходящей все прочие дворцы, включая и принадлежавшие принцам.

В этой блистательной, веселой и гостеприимной атмосфере английские послы в день своего приезда были приняты герцогом и герцогиней. Сердечность хозяина дома была обусловлена тем, что он был уже знаком с послами, его супруга же с трудом могла скрыть свою радость. Одним из послов был граф Карлайл, вторым — граф Холланд, оба пэры королевства и приближенные королевской семьи. Между тем Холланд оказался не кем иным, как молодым красавцем, которого Мария видела в день балета и чей образ все еще продолжал ее преследовать. Она вздрогнула всем телом, когда он наклонился к ее руке, внезапно похолодевшей и дрожащей, и его губы задержались на ее коже чуть дольше, чем следовало. Она едва не задержала эту руку, но сумела все же сохранить самообладание. Быть может, виной всему был взгляд, которым он окинул ее и значение которого она тотчас разгадала. Он тоже не забыл ее! Воспользовавшись тем, что Клод увлеченно обменивался витиеватыми любезностями с Карлайлом, она осмелилась шепнуть:

— Наконец-то я вижу вас снова!

Она улыбнулась ему от всего сердца, восторженная, точно девочка-подросток при первом любовном биении сердца, и когда она заговорила, голос ее был полон самой изысканной нежности:

— Этот дом счастлив принимать вас, милорд Холланд, и, если только такое возможно, я счастлива этому вдвойне!

Если Шеврез ничего не видел и не слышал, кое-кто не пропустил ни единого слова, ни единого взгляда. Для Элен дю Латц они были точно кинжалы. Она также не забыла встречи с «Генри Ричем» и высказанной тогда надежды на скорое и нежное свидание. Даже зная, что он знатный вельможа и друг будущего короля, она не могла перестать мечтать, но то, что она только что увидела, задело ее за живое, ибо она предчувствовала, что из всего этого выйдет, если, как она опасалась, Мария возжелает «Генри» и наоборот.

Не в силах далее терпеть все это и не думая о том, как она будет объяснять свое поведение, она улизнула из парадного зала, а потом и из дворца и укрылась в церкви Сен-Тома-дю-Лувр, которая находилась поблизости. Было время вечерни, и в церкви было два или три человека, не считая каноников, которые, застыв в своих креслах с прямыми спинками, пели не слишком уверенными голосами. Их служба не особенно радовала душу, и девушка отыскала часовню Пресвятой Девы, едва освещенную отблеском огней на хорах. Там она опустилась на плиточный пол и, закрыв лицо руками, начала не столько молиться, сколько плакать. Молитва ее сводилась к одной лишь просьбе: чтобы пребывание привлекательного англичанина во дворце Шеврезов не затянулось надолго.

— Пусть он уедет, умоляю тебя, о, Матерь Божья, заступница! Пусть он вернется к себе домой! Лучше мне совсем не видеть его, чем присутствовать при том, что непременно случится.

Забывшись в своей печали, она не заметила, как ее безмолвная молитва перешла в шепот. Она поняла это лишь тогда, когда чья-то рука легла на ее плечо и тихий голос прошептал:

— Что же столь ужасное должно случиться, дочь моя, кто так расстроил вас?

Рука была твердой и теплой, голос — мягким и сочувственным. Подняв глаза, Элен увидела подле себя черную сутану и над ней светлое пятно лица, обрамленного прямыми волосами и короткой острой бородкой, черт которого она не могла разглядеть. Она поднялась, чтобы лучше видеть, но в этот момент служба закончилась, и на хорах погасили свечи, так что свет стал еще более слабым.

— Я не предполагала, что молюсь так громко, — пробормотала она смущенно.

— В