на один день не забывала о господине. Пятнадцать лет все ожидала, что завтра он придет. За это время умерла моя мать. И я, пылая в огне, сгорела. Это было семь дней назад.

— …

— Я так ненавидела, что не могла есть. И тогда я решила, что больше мне жизни нет, и использовала магию. Раз я не смогла увидеть его при жизни, я увидела бы его после смерти. Вот на этом самом месте я и воспользовалась магией.

— Магией зеркал?

— Да. Это зеркало из поколения в поколение передавалось в нашей семье. Его когда-то, когда мой род был высок, получили от императора.

— А две собаки?

— Я убила их, перерезала им горло ножом. Они очень полюбили меня за эти пятнадцать лет, что мы провели вместе… Они не сопротивляясь дались мне в руки. Как их жаль!

Представь: я запрягу печаль.

Так что же за сердце привезет

Повозка редкого гостя?

Сэймей тихо произнес слова из письма и посмотрел на женщину:

— Смысл этой песни мне ясен, но вот смысла приложенного к ней цветка я понять не могу, — сказал Сэймей.

Женщина подняла голову:

— Горечавка — это мое имя, — коротко и ясно ответила она.

— Действительно. Вот в чем было дело! — кивнул Сэймей.

Женщина опустила глаза.

— Когда я получила его прядь, моя ненависть рассеялась, — женщина прижала обеими руками две пряди черных волос к груди. — Мне жаль лишь одного. Того, что я обратилась в столь ужасный облик и забрала жизни неповинных людей… — голос женщины становился все тоньше.

— Большое спасибо, — сказала она и откинулась назад.

Сэймей и Хиромаса приблизились к женщине. В свете факела лежало наполовину сгнившее тело женщины в белом одеянии. Две пряди волос были прижаты к груди. Сэймей и Хиромаса молча смотрели на труп.

— Она наконец-то смогла умереть, — только сказал Хиромаса.

— Да.

— Сэймей, объясни только одно!

— Что?

— Ну, о стихотворении и цветке. Их действительно следовало доставить императору, но…

— Ну да.

— Ты сказал, что нас перепутали. Как ты понял, что письмо по ошибке попало ко мне?

— Из-за сутры.

— Сутры?

— Ты, когда получил письмо, держал в руках только что переписанную императором сутру?

— Да.

— Ну вот, поэтому и перепутали, — сказал Сэймей.

— Вот как, — сказав, Хиромаса внимательно вгляделся в освещенное факелом лицо женщины.

— Демоны — несчастные существа, — коротко сказал Хиромаса.

Лицо женщины наполовину разложилось, но ее губы словно бы улыбались.

Рассказ 6

Сирабикуни

1

Снег идет. Мягкий снег. Ветра нет. Просто с неба падает снег. За распахнутыми настежь дверями виден ночной сад. Заросший сад весь погребен под снегом. Освещения — один огонек, пламя зажженной в комнате свечи. Этот огонек выхватывает ночной сад из тьмы.

Белой тьмы. Выпавший снег словно вбирает в себя слабый свет и, превратив его в сияние холодной белой тьмы, распространяет в ночи неверное свечение.

Падает снег, укрывает и засохшие метелки мисканта, и валериану, и кипарис, и гортензии, и кусты леспедеции. И деревья, и травы, буйствовавшие каждая в свой сезон, все они сейчас погребены под снегом.

Вторая половина месяца Симодзуки.

По солнечно-лунному календарю — ноябрь, по солнечному календарю — декабрь.

Утром шел ледяной дождь, но к полудню он превратился в снег с дождем, а к вечеру стал снегом, и только с наступлением ночи наконец-то стал падать хлопьями.

В комнате на татами стоит жаровня, в ней красные угли потрескивают, словно ломаются тоненькие иголочки. По сторонам жаровни сидят двое мужчин. Оба сидят, скрестив ноги. В том, что сидит, оставляя сад по левую руку, с первого взгляда можно узнать воина. Он одет в зимнее «носи», повседневное кимоно из плотной ткани и шаровары — сасинуки. В лице этого человека, которому можно дать лет тридцать пять или около того, есть некая миловидность.

Его высокородие Минамото-но Хиромаса-но Асон.

Напротив Хиромасы — не воин. Даже когда он сидит, по нему видно, как он высок. Глаза карие с синим отливом. Волосы — черные. Кожа — белая. У него такие алые губы, что можно подумать, будто просвечивает кровь, текущая внутри. Очень тонкий нос, и вообще, все лицо напоминает иностранца.

Оммёдзи. Абэ-но Сэймей.

Зима, а Сэймей беззаботно облачен всего лишь в тонкое каригину, так же, как и летом.

И пусть они сидят в комнате, но двери-то всегда распахнуты, и из-за этого холодно так же, как и на улице.

Двое пьют саке. Сбоку от жаровни стоит круглый поднос, а на нем валяются несколько опустевших кувшинчиков из под саке. Стоит как следует лишь один кувшинчик. На подносе, кроме того, есть тарелка грубого обжига, а на ней — сушеная рыба. Двое, подливая себе сами, разогревают сушеную рыбу над жаровней и едят ее.

Ветра нет, но двери стоят на распашку. Температура в комнате не отличается от наружной. Двое, лишь изредка обмениваясь словами, подносят к губам саке и смотрят на тихо падающий снег. Когда мягкий снег, снежинка за снежинкой, касается уже лежащего на земле снега, то кажется даже, что слышен тихий, едва слышный шорох.

В этом заснеженном, выглядящим сухим, саду был всего лишь один, все еще цветущий, фиолетовый цветок. Колокольчик. Этот единственный фиолетовый цветок пока еще был виден, все еще не засыпанный окончательно снегом. Но и его цвет, наверное, скоро скроет идущий снег.

— Какой тихий снег…

Это прошептал Хиромаса. Он не отрывал взгляд от заснеженного сада. Похоже было, что слова слетели с его губ просто так, случайно, ни к кому не обращаясь, и тем более не обращаясь к Сэймею.

— Какой легчайший снег… — Сказал Сэймей. И он тоже смотрел в сад.

— А там что виднеется? — Хиромаса спросил о том, на что последние несколько минут глядел не отрываясь, о чем-то фиолетового цвета, видневшемся в снегу. Сэймей, похоже, сразу же понял, что то за вещь, о которой спросил Хиромаса. — Не колокольчик ли?

— Да.

— А разве колокольчики все еще цветут до такой поры?

— Получается, что среди множества цветков есть и те, что цветут, — тихо сказал Сэймей.

— Хмм, — кивнул Хиромаса. — Вот оно как.

— Да, вот так.

— Хм.

— Хм.

Они хмыкнули, и снова настала тишина.

Снег тихо падал с неба.

Сэймей протянул руку к сушеной рыбе, и, взяв пальцами, подставил ее огню в жаровне. Рыбу принес Хиромаса. Он прошел в ворота усадьбы Сэймея уже вечером.

— Надо же, ты и правда пришел, Хиромаса… — так сказал вышедший ему на встречу Сэймей.

— Ты ведь