позвал меня! — ответил Хиромаса.

— А, ну да, так и есть… — не меняя выражения лица только и ответил Сэймей.

Дело было утром. Хиромаса спал в своей комнате. И вдруг послышался голос:

— Эй, Хиромаса!

От этого голоса Хиромаса проснулся. Однако, открыв глаза, он не мог понять, что же его разбудило. До его слуха доносился мягкий звук дождя. «Наверное, дождь», — только и успел подумать Хиромаса, как вдруг, словно подсмотрев его мысли, голос сказал:

— Дождь.

Голос раздавался прямо у изголовья. Хиромаса посмотрел туда, а там сидела кошка и рассматривала Хиромасу. Черная кошка.

— А к вечеру будет снег! — сказала кошка человеческим голосом.

— Сэймей… — прошептал Хиромаса. Ведь голос, который издавала кошка, был похож на голос Абэ-но Сэймея.

— А хорошо бы сегодня, ближе к ночи, выпить по чашечке, глядя на снег… — сказала кошка. Зеленые, блестящие кошачьи глаза смотрели на Хиромасу. — Сакэ я приготовлю, а ты закуски принеси, что ли.

— Ага, — автоматически ответил кошке Хиромаса.

— Хорошо бы сушеной рыбы…

— Понял.

— И еще, кстати, есть одно дело, о котором я бы хотел тебя попросить…

— Что?

— Принеси меч. Хоть длинный, хоть короткий, любой меч «тати», но главное, чтобы это был меч, которым зарубили пятерых — шестерых.

— Что?!

— Есть у тебя? Такой меч?

— Да не то, чтобы нет…

— Тогда прошу. — Сказав так, кошка прыгнула за спину Хиромасе. Хиромаса поскорее обернулся туда, но черной кошки уже нигде не было. Кошка исчезла из запертой комнаты.

Меч, который он принес, так, как ему сказала кошка, лежит сбоку от Хиромасы. Меч, которому довелось убить шесть человек. Убивал не Хиромаса. Отец Хиромасы. Это было десять лет тому назад. Когда нынешний император только-только вступил на трон, в окрестностях столицы бесчинствовала одна банда разбойников. И среди воинов, которых послали усмирить этих разбойников, был отец Хиромасы. Так что те шестеро, которых зарубил этот меч, все были разбойники. Хиромаса не знал, зачем Сэймей ему сказал принести такой меч. Он все собирался спросить, но пока еще не спросил, и только пил саке и любовался заснеженным садом.

Те следы, которые оставил Хиромаса на снегу сада вечером, уже наверняка засыпаны. Вот сколько уже прошло времени. Кроме Хиромасы и Сэймея в просторном доме нет ни души. Как и ночной сад, дом погружен в тишину. Когда Хиромаса приходил в этот дом, ему несколько раз доводилось видеть здесь людей. Но были ли эти люди настоящими людьми, или это были служебные духи — сикидзин — которыми пользуется Сэймей, — этого Хиромасе известно не было. Вполне возможно, что в этом просторном доме человек лишь один — Сэймей, а все остальные — не существа из этого мира, какие-нибудь служебные духи, или мононоке. И даже то, действительно ли этот дом находится на дороге Цутимикадо, на этом самом месте — это тоже Хиромаса переставал понимать, если начинал над этим раздумывать. Бывали минуты, когда он думал, что, может быть, он сам, Хиромаса, единственный человек, который может войти в этот дом.

— Слушай, Сэймей! — сказал Сэймею Хиромаса, глотнув саке.

— Чего? — Сэймей перевел взгляд из сада на Хиромасу.

— Я давно хотел тебя спросить. Ты что же, в этом огромном доме один живешь?

— А если и так, то что же?

— Да я подумал, не грустно ли тебе…

— Грустно?

— Без людей не одиноко ли? — Хиромаса первый раз спросил об этом Сэймея. Вглядевшись в лицо спросившего, Сэймей легонько улыбнулся. Это была первая улыбка Сэймея за сегодняшний день.

— Так как же?

— Ну, может и грустно. Может и одиноко. — Сэймей сказал так, словно речь шла о ком-то другом. — Однако это вовсе не имеет отношения к тому, есть ли в этом доме люди или нет.

— И что?

— Человек — один.

— Один?

— Человек по сути своей таков.

— То есть, человек изначально рожден одиноким?

— Так и есть.

Похоже, Сэймей говорит о том, что по людям он скучает, но это не от того, что он здесь живет один.

— Сэймей! Я не очень понимаю что ты говоришь! — честно признался Хиромаса. — В конце концов, ты — одинок?

— Какое затруднение, — Сэймей криво улыбнулся. Глядя на эту улыбку Сэймея, Хиромаса улыбнулся в ответ.

— А ты чего смеешься, Хиромаса?

— И тебе случается затрудняться, а, Сэймей?

— Случается и затрудняться.

— Хорошо!

— Хорошо?

— Угу, — Хиромаса кивнул и поднес ко рту саке.

Между тем снег все падал на землю, укрывая ее толще и толще.

После недолгого молчания Сэймей произнес тихие, словно снег, падающий с неба, слова:

— Добрый ты, Хиромаса.

— Добрый? Я?

— Да. Я даже немного сожалею.

— О чем?

— О том, что позвал тебя сегодня.

— Что?!

— Честно говоря, сегодня ночью есть одна вещь, которой тебе придется стать свидетелем. И возможно это такая вещь, которую тебе лучше бы не видеть.

— И что же это за вещь? — спросил Хиромаса.

— Как тебе сказать… — Сэймей уставился в глубину сада. Его взгляд обратился к тому фиолетовому цветку колокольчика, что все еще не скрылся под снегом. — Это вещь, подобная тому цветку.

— Колокольчик?

— Угу.

— Колокольчики я знаю, а вот твой пример не очень понимаю.

— Поймешь, когда настанет время.

— К этому имеет отношение меч, который ты велел принести? — Хиромаса протянул руку к мечу, лежавшему сбоку от него.

— А ты принес?

— Да. Да ты лучше ответь! Имеет отношение к мечу?

— Ну, да.

— Не пора ли объяснить, что это такое?

— Поймешь, когда придет.

— Придет?

— Скоро.

— Кто придет? — сказав «кто?», Хиромаса слегка покачал головой и уточнил: — Придет — человек?

— Человек. Но человек, который не человек.

— Что?

— Поймешь, когда придет, — тихо сказал Сэймей.

— Слушай, Сэймей, делать вид, что ничего важного не происходит — твоя дурная привычка. Я сейчас хочу знать!

— Ну, подожди пока, Хиромаса. Разговоры — потом.

— Почему?

— Потому что она пришла, — сказал Сэймей. Поставив чашечку, он медленно повернулся к саду. Хиромаса, вслед за ним, тоже обратил туда свой взгляд. И он увидел: в ночи в заснеженном саду скромно стояла женщина.

2

В снежном сиянии, в белой тьме стояла эта женщина. Одетая в черную монашескую рясу, в черном платке на голове. Издали смотрели на Сэймея и Хиромасу черные влажные глаза. Губы холодные, тонкие.

— Господин Сэймей… — произнесли губы.

— Смогла прийти? — сказал Сэймей.

— Как давно мы не виделись… — сказала эта женщина в одежде монахини. Голос, смягчивший ее губы, был подобен прозрачному, сухому ветру.

— Можешь подняться сюда? — спросил Сэймей.

— Полному скверны хорошо и здесь.

— Не стоит обращать на это внимание. Скверный ли, не скверный — это устанавливают люди. Ко мне это отношения не имеет.

— Здесь… — сказано было тихо, но