Я боюсь всего и всех, и больше всего я боюсь за моего несчастного отца. Несмотря на его довольно высокое положение в обществе, нет никаких надежд на то, что британская Фемида разберется и признает его невинной жертвой обстоятельств.

Напротив, людей арестовывают все больше и по все более вздорным поводам, и конца-края этому не видно. Что там мой отец — британцы арестовали даже графа Коркского, не считая других, не менее высокопоставленных, лиц. Айвен, которого я попросила хоть что-нибудь сделать для моего отца, в ответ только пожал плечами и сказал, что он не сможет ему помочь. Что, по имеющейся у него информации, все достаточно высокопоставленные арестанты содержатся в тюрьме Слайго, где будет заседать особый трибунал по усмирению Ирландии. Это простонародье можно вешать без процедуры, а тех, кто занимал достаточно высокое положение в обществе, нужно сперва судить и только потом вешать.

— Молитесь, мисс Катриона, — заявил мне этот папист, — и это единственное, чем вы можете помочь своему отцу.

А сегодня вечером ко мне в комнату пришел один из тех соседей-иностранцев, и я так испугалась, что чуть было не упала в обморок.

— Мисс Катриона, собирайтесь, — сказал мне этот человек, — у нас очень мало времени.

— Нет… — я почувствовала, что от страха у меня зашевелились волосы на голове. Забившись в угол комнаты, я сжалась там в комок. — Никуда я с вами не пойду! Лучше убейте меня прямо здесь! Но предупреждаю, что я при этом буду кричать и звать на помощь!

— Мисс Катриона, — этот страшный человек неожиданно улыбнулся, и я вдруг почувствовала, что мне уже стало не так страшно, — никто не собирается и не собирался вас убивать. Мы действуем с ведома и по поручению вашего жениха и хотели всего лишь доставить вас в безопасное место.

— Но у меня нет никакого жениха! — прошептала я пересохшими губами. — А если даже и есть, то вам до него нет никакого дела.

Мой собеседник осуждающе покачал головой:

— Вы даже не представляете себе, мисс Катриона, насколько маленький шарик — наша планета Земля. Или вы скажете, что никогда не были знакомы с американцем Джимом Стюартом из Южной Каролины? А он-то вас помнит и беспокоится о вас.

— Я не верю вам… — пробормотала я, — Джим сейчас в Америке и даже и не подозревает, что мне грозит ужасная опасность…

— Джим, как и всякий порядочный южанин, — довольно невежливо перебил меня этот человек, — сейчас находится на острове Корву, где в составе Добровольческого корпуса возрожденной Конфедерации готовится прийти на многострадальную ирландскую землю и принести ей мир и свободу. Если вы сейчас пойдете с нами, то уже через два-три дня сможете увидеться со своим любимым. Решайтесь, мисс Катриона — или вы сами пойдете ему навстречу, или будете ждать здесь, пока он не придет к вам. И только один Всевышний сможет сказать — сумеете ли вы его дождаться или погибнете во время тех событий, которые неизбежно начнутся в самое ближайшее время.

— Хорошо, мистер как вас там, — все еще до конца не доверяя этому человеку, произнесла я, — мне ничего не остается, как поверить вам и отправиться с вами туда, куда вы скажете. Но я прошу вас, ради всего святого, объясните мне, наконец — кто вы такой, и что вам нужно в этом городе?

— Хорошо, мисс Катриона, — сказал незнакомец, — я капитан-лейтенант Федорцов, и служу я в войсках Югороссии. И сказал я вам это только потому, что вы и сами бы догадались об этом в самое ближайшее время… А пока я жду вашего решения… Да или нет?

Услышав эти слова, я снова почувствовала, что у меня кружится голова, и я вот-вот упаду в обморок. О югороссах наша пресса писала разное, но, как правило, ужасное и мало похожее на правду. Правда, Сэм Клеменс, с которым мы с Фионой познакомились на пароходе «Оушеник» во время поездки в Америку, рассказывал, что он сам бывал в Константинополе, и что все, что пишут о тамошних делах наши газеты — откровенная чушь. И вот один из этих загадочных и таинственных югороссов стоит передо мной и обещает, что доставит меня к моему жениху. Господи, во что я ввязалась?

1 апреля (20 марта) 1878 года.

Здание суда в Слайго.

Джеймс Мак-Грегор, подсудимый

Мы сидели на табуретках, прикованные цепями к металлическим штангам. Было холодно; здание суда было недавно достроено, но отделка была еще не завершена, отопление не работало, да и, наверное, излишним считалось тратить дрова только ради арестантов. Только там, с другой стороны зала, где находилась судейская скамья, топилась одинокая переносная чугунная печь, чья длинная труба уходила в приоткрытое окно, за которым бушевала редкая для Ирландии метель.

Кроме судейской скамьи, в зале находились места для зрителей, на которых сейчас сидели наши тюремщики, место для команды прокурора и пустующее место для адвокатов. Все, кроме нас, были весьма тепло одеты; таких температур даже здесь, на севере Ирландии, давно уже не видели. А мы были в полосатых робах, выданных нам по прибытии в Слайго, и которые, похоже, никогда не стирались. Оги Лаури, мой сосед по камере, даже пошутил, что в этом есть и некоторая польза — грязь делает нашу одежду чуть потеплее.

Бейлиф в сержантской форме заорал:

— Всем встать!

В зал вошли судьи военного трибунала, в утепленной военной форме, но с судейскими париками на голове. «А где же адвокаты?» — подумал я, но вместо этого главный судья в полковничьем мундире заорал:

— Я — полковник Мей, главный судья Специального трибунала. Заключенные, вы обвиняетесь в преступлениях, описанных в Акте о зачистке Ирландии от мятежных элементов, а именно: измене или поддержке изменников. Единственное наказание за это — смерть через повешение для простолюдинов, либо смерть через усечение головы для дворян. В особо вопиющих случаях изменники лишаются дворянского достоинства и подлежат казни вне зависимости от титулов, которые они носили, если эти титулы ирландские.

«Ничего себе, — подумал я. — Такого в Англии не было никогда — дворянства лишить было невозможно, и право дворян на казнь через усекновение главы считалось священным. Впрочем, — подумал я, — не все ли равно».

Тем более что никакой вины за мной не числилось. Ведь арестовали меня по ошибке. Я принадлежу к старой шотландской фамилии, и мой прадед, Шеймус Макгрегор, выучившийся на адвоката, переехал в Дублин, где и сколотил свое состояние. И мой дед, и мой отец пошли по стезе прадеда и приумножили то, что им оставил прадед. Конечно, и я получил степень магистра юриспруденции в Тринити Колледже, где моим лучшим другом был Джон Лаури, отец Оги.

Должен сказать, что и у меня не было отбоя от клиентов, и жена с дочерью на жизнь уж никак не жаловались. Единственное, в чем мне не везло — это в том, что детей у нас больше не было — супруга с тех пор отказывала мне в близости, утверждая, что это ей запретил доктор. В последние годы она практически не вылезает с вод, то в Германии, то во Франции, и в результате, сколько я ни работаю, наше состояние медленно, но непреклонно тает. И любая попытка поговорить с ней об этом кончается криками, что она не за того вышла замуж, что, мол, ее подруги живут не в пример лучше, чем она.