И вот мы в аэропорту Бен-Гурион, ничего аэропорт, выглядит вполне прилично. Мы – это папа, Саша и я, с большими плакатами под мышками. Накануне долго спорили, какую писать фамилию, Раппопорт или Блюм, потом решили, что напишем обе.

Вот уже и о прибытии рейса объявили. В огромном зеркале отражаются выходящие пассажиры с тележками, и вдруг… я невольно выступаю вперед… прямо мне навстречу идет женщина, невысокая совершенно рыжая женщина (знаю я эти чертовы кудри!), ярко-зеленые глаза блестят среди веснушек. Ну просто не лицо, а морковно-капустный салат!

Ничего удивительного, просто это была Сэра, дочка мистера Самюэля Раппопорта.

Я бросаюсь к ней в объятья, а сзади поспешает папа, держа в руках ненужные плакаты.

Давайте мы все вместе, все вместе

Выпьем немножко вина!..

Да, это мы поем. Поет, веселится наша свадьба, торжественная и смешная, обязательная и немножко лишняя…

– Я думаю, нам нужен не слишком большой зал, – сказал отец Ави, – приглашаем только самых близких, думаю, человек на триста вполне достаточно.

А что вы смеетесь? Посмотрите, сколько студентов танцует на нашей свадьбе! А педагогический коллектив консерватории во главе с блистательной Дорит? А Сашины хирурги? А родственники! Мы же чуть не забыли о родственниках!

Во-первых, семейство Толедано. Только у отца Ави шесть братьев и сестер. И у всех жены и мужья, дети, снохи, шурины, племянники! Он смеется, что нет ни одного города в Израиле, где бы не жил какой-нибудь Толедано. А наши американцы? Пусть не все 56 человек, но довольно большая компания шумных веселых людей танцует в кругу, перекатывая во рту свое знаменитое р-р-р и покачивая в такт рыжими головами.

И вы знаете, что они подарили невесте? Неужели не догадываетесь? Ну, гляньте на ее шею, тоненькую длинную девчоночью шею…

Нет, нет, это, конечно, не то ожерелье. То давно кануло в недрах дореволюционного Минска, в доме старого спекулянта Мотла Шапиро. Но какая разница! Память не в ожерелье, а в сердце.

– Посмотри, – говорит Саша, ловя нашу подпрыгивающую невесту за край платья, – ты только посмотри, Соня, – он бережно, словно заживающего шва, касается ожерелья, – ты видишь, как переплетаются! Будто сама жизнь, звено за звено. И замыкается круг!

Вот что значит влияние Востока. Ну можно ли было представить, что мой муж заговорит так возвышенно и витиевато?

Ломир але инейнем инейнеи,

Микабл ди маме понем зайн!

Ах, как поет и плачет скрипка. Я встаю, улыбаюсь, поплотнее запахиваю шаль…

– И что ты придумала со своей шалью, – весь вечер ворчали родители, – замоталась, словно старуха! Сшили такое красивое платье…

– Матери невесты положено, – вдохновенно вру я, – обязательно нужна шаль, чтобы стоять под хупой. Религиозный обряд, святое дело!

Пора бы уже, конечно, рассказать им, но как-то язык не поворачивается. Чтобы мама на свадьбе у собственной дочери…

– Мальчик, – сказал доктор Каценеленбоген на последнем осмотре, – определенно мальчик. Хорошо развивается.

«Надо будет назвать Давидом, – думаю я, – царское имя».

Давайте мы все вместе, все вместе

Выпьем немножко вина!

И это называется выходной день! Суп, стирка, ковры надо пропылесосить. Да еще все время боюсь прозевать телефон. Можно, конечно, перенести его из салона и поставить здесь, но вдруг он соскользнет с кухонного стола? И как это люди обходились совсем без телефона?

Раньше ковры – это была обязанность Авива, но сейчас, когда он возвращается на выходные со своим ужасным рюкзаком и с автоматом и прямо на пороге начинает засыпать, просто сил нет просить его о чем-нибудь.

А погода какая хорошая. Не то что летом. Опять все зазеленело, солнышко такое мягкое. Можно, конечно, и не возиться с этим супом, не жарить лук, кто сейчас готовит клецки! Да, сегодня и супы уже почти не варят, в крайнем случае намешают из пакетика. Бр-р-р! Пока я жива, в моем доме не будет этих синтетических супов!

Я – полания[4]. Может быть, это все объясняет. Мой муж любит шутить, что полания не происхождение, а диагноз. Такие вот у него шутки. Его любимый анекдот: «Зачем полания встает в пять утра и варит мужу кофе? – Чтобы, когда муж встанет в шесть, кофе уже был холодным».

Хотя я родилась совсем не в Польше, а здесь, в Хайфе, на верхнем Адаре. А уже потом родители купили квартиру на Кармеле. Тогда он еще не был престижным районом, цены вполне умеренные, и много воздуха. На горе буквально другой климат, вы можете месяцами не включать кондиционер. Впрочем, кто этого не знает! Так что теперь я обладательница огромной квартиры в фешенебельном месте. Целое состояние! При желании можно спокойно купить две квартиры на Адаре, только поменьше, конечно. Или в Рамат Ицхаке. Новый район, тоже на горе. Но там окна смотрят прямо на заводские трубы в промзоне. Бр-р-р! Отвратительное зрелище!

Мои родители познакомились в молодежном движении. Мы все участвовали в молодежном движении, в левом, разумеется, хотя моя дочь Таль и посмеивается сейчас над нашими идеалами. Недавно я встретила бывшего товарища по нашему движению, Эли Айзенберга. Толстый солидный доктор-анестезиолог в большой черной бороде и почти лысый.

Лысый, представляете! Но все в тех же мятых штанах и футболке без ворота. Милый прежний Айзенберг!

– Ты знаешь, – возмущенно запыхтел Эли, размахивая руками, – мой сын на бар-мицву потребовал купить ему костюм! И галстук! Нет, ты скажи, кто его растил?! Ты можешь представить меня в галстуке?

Мы не признавали галстуки. Мы не признавали костюмы, платья и всю эту ерунду, принятую у религиозных. Еще не хватало, чтобы нас с ними путали! Мы хотели равноправия, мирного созидания, дружбы с соседями, транспорта по субботам. Нельзя стоять два тысячелетия, упершись носом в Стену! По вечерам мы бродили по улицам и пели песни о свободной родине. Но кашрут соблюдали почти все. Даже кибуцники, хотя мы старались про это не говорить. Я и сейчас не люблю смешивать молочное с мясным, в конце концов, это же просто вредно для желудка!

– Представляешь, сказал Айзенберг, – заведующий хотел влепить мне дежурство на Песах! Прямо на вечер! Видите ли, я не религиозный! Знаешь, что я ему ответил? «Я тысячу раз мог переехать в Америку, причем на совершенно другую зарплату, о чем ты прекрасно знаешь. Но я живу в нашей нелепой и нескладной стране именно потому, что только здесь у меня есть все права сидеть за столом в Пасхальный седер, спокойно сидеть в собственном доме, с собственными детьми и читать Пасхальную агаду так, как ее читали мой отец и мой дед и, я надеюсь, будут читать мои сыновья! И ты можешь переставлять кого угодно, христиан или мусульман, меня это совершенно не интересует. Я отработаю за них в Рамадан, или на Рождество, если хотите!»