«Жанна?!»

Служанка Лессе вошла в соседский дом, не постучавшись, и вновь Александру поразила ее упругая, совсем юношеская походка и подтянутая фигура, которую годы и тяжелый физический труд не согнули, не исказили, а высушили, как высушивали мумии в горячем песке. Со спины ее можно было принять за Дидье.

«Ничего удивительного нет в том, что эти любители местных традиций и старинного уклада жизни коротко дружат!» — Александра направилась к ожидавшему ее темному «Дому полковника». Войдя на кухню, она зажгла свет, откупорила вино, нарезала сыр и вымыла зелень. Свежий багет успел слегка подсохнуть, корочка крошилась рыжей воздушной пыльцой. Женщина ела с аппетитом — к угощению, предложенному Делавинем-старшим, она почти не притронулась, а что ела у Лессе на завтрак, так и не смогла вспомнить.

Она сидела как раз под балкой, к которой был прибит медальон, и ее взгляд невольно то и дело обращался к потолку. Впрочем, призрак вдовы полковника, некогда повесившейся именно на этой балке, больше не тревожил ее воображения. Александра привыкла к мысли, что несчастная женщина нашла свою смерть именно здесь.

«Собственно, это всего одна смерть не от естественных причин, о которой мне рассказали… — размышляла Александра, мелкими глотками отпивая вино и отщипывая кусочки сыра и хлеба. — Самоубийство… Остальные смерти вполне просты, объяснимы, если только не придавать значения россказням, что одна из дочерей полковника совсем еще молодой умерла якобы от ужаса в спальне… Это байки того же рода, как и те, которые сегодня принялся повторять Дидье: о том, что собака выглядела так, будто перед смертью увидела дьявола! Мальчишка так живописал бедного Люку, словно сам его видел мертвым, а ведь знает обо всем только со слов Жанны, которая закопала пса. Так и начинается… И множится, обрастает подробностями… И вот кто-то места себе не находит в собственном доме до того, что хочет от него избавиться! Каждая пустяковая мелочь становится странной и страшной, потому что человек готов такой ее увидеть…»

Внезапно боковым зрением она заметила что-то светлое, мелькнувшее за окном. Вскочив, женщина напряженно вглядывалась в темноту, но ничего не могла различить. Слышала она только биение собственного сердца.

«Ну, вот и мне уже мерещится… — уговаривала она себя. — Просто свет из окна падает на куст, а тот колыхнулся от ветра и создал световые блики…»

Александра ругала себя за малодушие, но все же встала и, преодолевая внутреннее сопротивление, выглянула в сад. Остановившись у двери, она всматривалась во влажную темноту, в которой где-то далеко щебетал невидимый ручеек, вслушивалась в непостижимо глубокую тишину спящей равнины… И не замечала ровным счетом ничего пугающего. Сделав несколько шагов, она взглянула на дом Делавиней за оградой. Света там уже не было. Одноэтажный флигель заснул рано.

«Я не слышала, чтобы уезжал мопед. Что это значит? Жанна осталась у них ночевать? Где они там все размещаются, интересно? Наверное, в прежние времена там жила прислуга… А теперь пять человек, да еще и гостья… Почему она не осталась в замке? Тьфу, пропасть, вот и я стала так его называть… Какой там замок! От прежнего величия осталась груда обгоревших растрескавшихся камней и костей…»

Александра сама себе удивлялась. Пробыв в этой деревне всего два дня, она уже настолько прониклась всеми страхами и суевериями местных жителей, что они казались ей все более естественными.

Она обошла дом кругом, убеждая себя, что просто гуляет перед сном, а вовсе не пытается убедиться, что в саду никого, кроме нее, нет. Поискала следы от разбитых дубовых пней с одной стороны дома, с другой и ничего не нашла. Впрочем, искать мешали разросшиеся кустарники. «Странно, такое впечатление, что этих двухсотлетних дубов никогда и не было рядом с домом… — Александра стояла в темноте, глядя на освещенные окна „Дома полковника“. — И такое же странное ощущение в самом доме, словно в нем никто и не жил двести лет… А ведь люди там рождались, умирали, сходили с ума, сводили счеты с жизнью… И любили, наверное, и были счастливы и спокойны. А дом пуст и холоден, как амбар, где когда-то хранили мешки с зерном…»

Ей вспомнился рассказ Натальи о вдове, потерявшей во время Первой мировой войны всех троих сыновей. Александра так и видела сухую черную фигуру, идущую по деревенской улице размеренной походкой заводной куклы. Ее смерть от сердечного удара и толпу любопытных, впервые за сто лет ввалившуюся в «Дом полковника», который они обнаружили таким же полупустым, холодным, нежилым. «И никаких бумаг, семейных портретов, реликвий, которые хранятся в каждой семье… Словно и не было никакого прошлого в доме, где так ценят прошлое…»

Остановившись на задах постройки, где все окна были темны, Александра, пораженная внезапной мыслью, нахмурилась. «А ведь так и есть… Сфинксы у ворот, которые полковник купил в разоренном поместье, да медальон, который он велел отлить из раскрошившихся пуговиц своего мундира, — вот и все материальное прошлое Делавиней… Не маловато ли для двухсот лет? Да, правда, еще были двухсотлетние дубы… Которых и следа не осталось. Те два молоденьких дубка, которые выкопал в парке замка Дидье, превратятся в исполинов не скоро… И тогда флигель станет похож на дом, который изображен на медальоне. Да, у них так мало вещественных свидетельств прошлого, что они его…»

«Подделывают!» — закончил холодный спокойный голос, порой руководивший ею в минуты растерянности. Теперь Александра не сомневалась: Делавини изо всех сил подделывают, имитируют вещественное прошлое своей семьи.

«И как цепко они держатся за легенды, домыслы, страхи, которыми местная молва окружила знаменитый „Дом полковника“… — думала она, окидывая взглядом два этажа безликого темного здания, словно слушавшего ее мысли. — Легенд, пожалуй, куда больше, чем действительности… Делавини украшают свою серую жизнь призраками, как дети — елку игрушками и фонариками. Ну вот зачем были нужны полковнику эти сфинксы из чужого парка, от ворот чужого склепа, эти сторожа чужого прошлого? В память о египетском походе, в котором он когда-то участвовал?! Смешно! Это при том, что вернулся-то он из России и со времен Египетской кампании Наполеона прошло полтора десятка лет… Почему бы ему в таком случае не заказать сфинксов, похожих на традиционные египетские? К чему покупать скульптуры Нового времени? Впрочем, полковник, бывший крестьянский парень, всю жизнь проведший на войнах и в дальних гарнизонах, вряд ли был знатоком искусства… А эти дубы возле построенного им дома? К чему они? Что они должны символизировать? Ведь что-то должны, раз уж полковник изобразил их на медальоне, который служил ему чем-то вроде герба?»

Александре вспомнилось, что в революционную эпоху дубы во Франции были объявлены общественным достоянием: они символизировали свободу, надежду и преемственность. У их подножия повстанцы сжигали помещичьи ценные бумаги, родословные, приносили гражданские клятвы.

«Словом, всячески старались заменить одним махом уничтоженную христианскую культуру языческими галльскими традициями. Что ж, крестьянин, из солдата ставший полковником, прошедший с Наполеоном все его кампании, и не мог посадить рядом с домом других деревьев! Все так! Но отчего на своем оловянном медальоне он изобразил дубы великанами, какими они, должно быть, и были, когда их сломала буря? А во время изготовления медальона дубки выглядели так же, как сейчас эти два новичка у флигеля. Везде — фантазии, преувеличения… Он был романтиком, этот полковник Делавинь, умудрившийся сделаться легендой, изготовивший себе новодельный герб из пуговиц своего мундира… Из оловянных, раскрошившихся на русском морозе пуговиц… Жаль, что не сохранилось его портрета. Хотелось бы взглянуть на это лицо!»