Не может быть! – крикнула одна половинка моего мозга.

Может! – возразила другая.

Я дёрнулся и опрокинул бокал с вином на стол. Оно растекалось отвратительной красной кляксой.

Метнул в Равви пронзительный взгляд, но он не смотрел в мою сторону.

– И музыка, и душа остались. – говорил Фаддей. – Они вечны. Были, есть, и будут, с Иудой, или без. А деньги, слава, успех – всего лишь химеры. Мне это уже ни к чему…

– Что случилось? – встревоженно спросила Магдалин.

– Что?!

– На тебе лица нет. Тебе плохо?

– Почему его называют Иудой?

Она посмотрела удивлённо, помешкав, ответила:

– Прежде его так звали. С крещением он принял имя Фаддей.

– Зачем?

– Равви дал. Как символ начала новой жизни.

– Послушай, а имя Иуда у вас редкое?

– Вовсе нет, напротив. Обыкновенное имя.

– А ещё кого-нибудь из наших раньше так звали?

– Не знаю, – с лёгким недовольством ответила Магдалин. – Какая разница? К чему этот допрос?

Я крепко прикусил кончик языка, чтобы не сболтнуть лишнего. Терзаемый мучительными измышлениями и противоречивыми чувствами, я хлопнул ещё стакан вина, немного расслабился и продолжил разговор.

– Просто интересуюсь. У тебя тоже раньше было другое имя? – Это любопытство я тоже списал на поиск истины.

Опустив глаза, Магдалин помолчала, потом нехотя ответила:

– Да.

И снова у меня возникло ощущение, что тема прошлого ей не по душе.

– Загадочная Магдалин… В тебе есть тайна.

Она выдержала мой взгляд и в тон ответила:

– В тебе тоже, любопытствующий пришелец.

Спорить я не стал. Странное дело: всегда в глубине хотел казаться в глазах красивой женщины эдаким таинственным незнакомцем, маской Зорро или хотя бы Штирлицем. Но с интеллектуальным багажом скудных школьно-студенческих познаний, гордым статусом торгового агента, обладателя синей «девятки» и подобным джентльменским набором подобное желание оставалось в разряде неосуществимых. И кто бы мог подумать…

И тут Равви заговорил. Его слушали в такой тишине, что жужжание мух казалось самолётным гулом. Я был не прав, когда думал, что его возраст служит ему помехой. Его слушали, кто с благоговением, кто с недоумением, иные с негодованием, но слушали, не перебивая, не прерывая. Я посмотрел на Магдалин. Она подалась вперёд, затаив дыхание, внимала, как внимают школьницы речам кумиров, напрочь забыв о нашем разговоре, обо мне, и вообще обо всём на свете. Что-то нехорошо отозвалось у меня внутри. Я перевёл взгляда на Фаддея. Иуду… «Нет, глупости, – сказал я себе. – Дурацкое совпадение. Всё это сказка, красивая печальная древняя легенда, не более…»

Равви говорил немного, а, когда закончил, со всех сторон полетели вопросы, и Равви отвечал на них со спокойной уверенностью, без единой запинки, как учитель на уроке.

– Разве плохо быть богатым?

– Плохо не видеть, не знать и не желать ничего, кроме богатства.

– Ты отвергаешь деньги?

– Я отвергаю власть денег. Власть, при которой прав тот, у кого их больше.

– Скажи, – раздался из тёмного угла вкрадчивый голос, – ты отвергаешь любую власть человеческую?

– Есть только одна истинная власть – Высшая. – С нажимом произнёс Равви. – Остальное – иллюзии. Никто более не властен ни над жизнью человеческой, ни над его смертью. Ни, тем более, над тем, что последует после смерти.

По собранию пробежал шепоток, словно ветром протянуло по кронам и листьям деревьев.

– Значит, – продолжил всё тот же нехороший крадущийся из угла голос, – власть кесаря ты тоже отвергаешь?

– Я уже ответил на этот вопрос, – сказал Равви. – Отдавайте Богу Богово, а кесарю кесарево.

Мне этот папарацци не понравился. Я поделился с Петром, тот сказал, что ему тоже.

– Говорят, ты исцелил римлянина на той неделе? – яростно засверкав глазами, воскликнул мужчина средних лет в красном плаще с густыми чёрными усами, воинственно топорщившимися под длинным горбатым носом.

– Врач должен оказывать помощь каждому, кто нуждается в ней.

– Иудея стонет под римским гнётом, – возмущённо воскликнул черноусый. – Где твоя хвалёная свобода? Римские солдаты врываются в наши дома, выносят последнее, бесчинствуют, глумятся над нашей верой, соблазняют наших дочерей. А чем занимаешься ты? Развлекаешь людей байками? Ешь и пьёшь в обществе торгашей, мытарей и шлюх? Разве это достойная компания для пророка?

Я вдруг почувствовал, как напряглась Магдалин, зябко кутаясь в покрывало. Тонкие пальцы быстро перебирали длинную шерстяную бахрому.

– Я скажу, когда вы станете свободными, – ответил Равви. – Когда перестанете делить друг друга на иудеев и римлян, друзей и врагов, праведников и грешников, хозяев и слуг. Вспомним о том, что род человеческий – одна большая семья, живущая в одном мире под одним небом. Кто ты такой, чтобы осуждать и указывать? Чем ты лучше других? Считаешь себя праведником? А кто такие праведники? – На лице его появилось насмешливое выражение. – Наверное, те, кто носят длинные одежды, постятся два дня в неделю, отдают десятину на церковь? Чтят субботу с таким усердием, что не станут тушить пожар, случись он в этот день? Но кто знает наверняка, что скрывается за безупречной оболочкой?

Равви взял из вазы с фруктами огромную смокву с безупречными, без единого пятнышка, округлыми боками, задумчиво повертел в тонких пальцах. И вдруг резким движением разломил плод надвое. Брызнул сладкий сок. Равви положил обе половинки на стол. Из мякоти высунулся меланхоличный белый червяк. Недоумённо покрутил гладким туловом и спрятался обратно.

– Я прошу вас задуматься, – после недолгой паузы завершил Равви, – Никто не безгрешен. Человек слаб. Но каждый из нас может хотя бы раз остановиться и не совершить дурного поступка, быть может, именно он спасёт мир от страшного бедствия.

– То, что ты говоришь – всеобщее равенство, братство, свобода, – бред, утопия. – Презрительно сказал человек в красном плаще, и запахнулся в него, как в знамя. – Сказки для дураков. Не будет этого никогда, ни через сто лет, ни через тысячу, ни через две тысячи.

– Если все будут рассуждать так, как ты, – парировал Равви, – у нас не будет ни ста лет, ни тысячи. Вы раньше перегрызёте друг другу глотки, всё спалите, всех изничтожите. Вот тогда настанет твоя свобода – свобода от всего живого на Земле!

– Ты обыкновенный болтун. Языками молоть все горазды, лишь бы не работать!

Лично мой язык зачесался послать его в ответ. Но Равви ничего не ответил. Зато вскинулся побагровевший хозяин. Между ним и непочтительным гостем завязалась перепалка. А Равви, примирительно подняв руки вверх, стал просить продолжить веселье. Как по команде снова заиграл горе-музыкант, кто-то громко запел и вскоре разгорячённый обильной едой, питьём и дебатами, народ пустился в пляс. Ничем эти танцы не отличались от наших, разве отсутствием крутой аппаратуры. Мне это всё сильно напоминало деревенские свадьбы, где и поесть, и попить, и попеть, и сплясать, кто как умеет, и побеседовать по душам, а если дискуссия заходит в тупик, иной раз договорить кулаками. Я поискал глазами Фаддея. Он в уголке ворковал с симпатичной смуглянкой.