– Прости, – сказал я.

– За что?

– Я действительно бабник.

– Знаю.

– И тебя это не волнует?

– Ко мне это не относится.

Я сглотнул:

– Неужели? И почему ты так решила?

– Помнится, я как-то умоляла тебя поцеловать меня.

Милли позволила волосам упасть ей на плечи и обняла себя руками. С любой другой девушкой я бы решил, что этот жест должен привлечь мое внимание к ее декольте, – привлекло, кстати, – но она не знала, какой идеальный вид мне открыла или как лунный свет блестел на ее коже.

– Насколько я помню, я с радостью исполнил твое желание, – вальяжно ответил я.

Милли ничего не сказала, не улыбнулась, не стала спорить, и я растерялся.

– Прости, – повторил я.

– За что? – повторила она.

– Бритни грубо себя повела, но дело не в тебе, а во мне. Ты же это понимаешь?

– Наверняка они все в недоумении.

– Кто?

– Девушки, с которыми ты был.

Я рассмеялся:

– Почему?

– Потому что ты проводишь время со мной. Танцуешь со мной. Ушел со мной. Провожаешь меня домой почти каждый вечер.

Я ждал.

– Признаться, я тоже немного сбита с толку, Давид. – Ее голос прозвучал мягко, но не робко. Милли не была робкой, и мне это нравилось.

– Ты всегда зовешь меня Давид. Почему? – увильнул я от вопроса. Я был сбит с толку не меньше ее и не мог ответить.

– Потому что имя Давид идеально тебе подходит, – с легкостью ответила Милли, позволяя мне сменить тему.

– В смысле?

– У имен есть значение. Многие родители зацикливаются на том, как имя звучит или произносится. Но мне любопытно: как часто они тратят время, чтобы найти значение этих имен, или хотя бы задумываются, что эти имена значат для них? Может, это имя любимого члена семьи? Может, имя места, которое наталкивает на хорошие воспоминания? Что оно значит? Или же это просто имя Алиса, которое пишется с двумя «с» в попытке привнести в него что-то уникальное? Жители Юты, несмотря на их религиозность, постоянно дают бездуховные, бессмысленные имена с нелепым произношением.

– Так вот почему Моисей с Джорджией не захотели назвать Кэтлин Таглин! Это так меня ранило…

Милли усмехнулась и застонала, чего я и добивался.

– Итак, по твоим словам, имя Давид идеально мне подходит. Что оно значит?

– «Любимый». «Любимец».

– Любимый? Любимец? Да ты издеваешься надо мной! – ехидно и насмешливо произнес я.

– Ты всеобщий любимец. Все тебя любят.

– Гм-м. А ты почему противишься?

Черт. Нужно перестать это делать.

– Потому что мое имя значит «работящая», – вызывающе парировала Милли.

– Серьезно?

– Ага. Или «трудолюбивая».

– Заба-а-авно, – протянул я.

– А имя Генри значит «глава в доме». Что он воспринимает со всей серьезностью и энтузиазмом.

– Не сомневаюсь, – хихикнул я.

– Кстати, о Генри, мне пора, – вздохнула Амелия.

– Я отвезу тебя.

– Нет. Возвращайся внутрь. Я хочу прогуляться.

– Амелия… – начал я возражать, поскольку у меня не было времени провожать ее и возвращаться обратно. Мне нужно было в бар, посмотреть, как все идет, пообщаться с посетителями, проконтролировать сотрудников. Я слишком долго игнорировал свои обязанности. – Это небезопасно.

– Ты не в ответе за меня, Давид, – мягко произнесла она. – Я хочу прогуляться, мне это нравится. Я ходила домой сама до встречи с тобой и буду ходить сама, когда ты уйдешь.

Я проглотил рвущееся ругательство.

– Ну хоть позвони мне, когда доберешься домой, или попроси Генри. Пожалуйста, – грубовато попросил я.

– Конечно, – кивнула она.

Амелия надела пальто и вытащила волосы из-за воротника. Я наблюдал за ней с неприятным ощущением в животе. Мне не хотелось, чтобы она шла домой одна в одиннадцать часов ночи. Милли взяла трость и протянула пустую бутылку воды, явно ожидая, когда я ее заберу. Наши пальцы соприкоснулись, и мы оба подпрыгнули, будто и не прижимались друг к другу в танце целый час.

– Знаешь, Давид, ты ошибался.

– Насчет чего?

– Насчет признаков моего вранья.

– Что? – растерялся я.

– Однажды у меня был кое-кто, – тихо сказала Милли.

Я глуповато уставился на нее, но тут осознание нанесло по мне тяжелый удар. Ее признаки. Ночь, когда я поцеловал ее. Ночь, когда я спросил, девственница ли она. Милли ответила, что нет, и я обвинил ее во лжи.

Милли развернулась, попрощалась через плечо и пошла по улице, стуча тростью.

Я наблюдал за ее удаляющейся фигурой, слегка покачивающейся, словно она все еще слушала Рэя Ламонтейна. Снова выругавшись, я быстро пошел к машине. Пусть идет пешком, если хочет, – я все равно удостоверюсь, что она дойдет домой. Я следовал за ней на расстоянии, наблюдал, как Милли сворачивает за угол на свою улицу, и полз по дороге, пока она не открыла ворота. После этого я резко развернулся и помчал обратно в бар. Боже, какой же я жалкий.

Через несколько секунд Генри прислал мне сообщение о том, что Милли дома, как мы и договаривались.

Генри: Амелия дома. Она выглядит грустно. Мухаммед Али практиковал воздержание вплоть до шести недель перед своими боями.

Я одновременно выругался и рассмеялся. Похоже, меня все считали бабником.

В субботу Генри пришел в зал без Милли. Это немного меня удивило, так как раньше она всегда его сопровождала, но я тщательно проигнорировал укол разочарования в своем животе. Ее слова не выходили у меня из головы. «Однажды у меня был кое-кто». Я испугался, что у нее снова кто-то появился – кто-то из школы, в которой она работала по вторникам, или Робин снова ее с кем-то свела. Милли говорила, что ее это бесит, но всегда было место исключениям.

Может, дело было в разочаровании, или же это просто привычка, но с некоторыми женщинами-боксершами я общался немного дольше, чем необходимо, затем, бродя по залу, улыбнулся и обнял Дианну – милую рыжую девушку, с которой пару раз ходил на свидание, – и, встав в углу, наблюдал за клиентками, делающими жим от груди, как любой хороший владелец тренажерного зала. Все это время Генри испепелял меня взглядом с матов, где Кори учил его уклоняться от ударов.

Я подумал, что он просто чувствует себя обделенным, и поменялся с Кори. Затем принялся давать инструкции и критиковать его форму (все очень плохо) каждый раз, когда Генри пытался повторить прием. Его челюсти были сжаты, движения дергаными, и он выглядел на грани слез.