поводу чего ожидается грандиозный прием. Но если Конингсби испытывал тягу к политике, а Эгремонт — к социальным реформам, то Танкред интересуется прежде всего религией. И к его разочарованию, религиозные институты викторианской Англии не могут служить ни руководством в его исканиях, ни источником вдохновения. Когда его великосветские родители, не в силах понять духовные терзания сына, посылают Танкреда к епископу за наставлениями, в результате получается диалог глухих:

— В Церкви идет возрождение великого духа, — сказал епископ с глубокомысленной торжественностью, — великого и возвышенного. Церковь тысяча восемьсот сорок пятого года уже не та, что в тысяча семьсот сорок пятом. Об этом необходимо помнить. Мы даже не знаем, что может произойти. Скоро мы увидим епископа и в Манчестере.

— Ноя бы хотел увидеть в Манчестере ангела.

— Ангела?

— Почему бы нет? Если нам так необходимы небесные послания, почему бы не появиться небесному посланцу?

Чего действительно хочет Танкред, так это стать рыцарем веры в духе Кьеркегора[71]. Он не может удовольствоваться тем, чтобы оставаться христианином только по названию, но жаждет испытать божественное откровение непосредственно. Эта цель уже сокрыта в самом его имени: настоящий Танкред был одним из предводителей Первого крестового похода, и его тезка полагает, что и он должен увидеть Святую землю, если хочет получить ответы на свои вопросы. Он не может поверить, что «Палестина похожа на Нормандию, или Йоркшир, или даже на Аттику или Рим». Своим обескураженным родителям Танкред сообщает, что собирается совершить паломничество ко Гробу Господню: «Настало время восстановить и обновить нашу связь со Всевышним. Вот и я смогу преклонить колени у этой гробницы, и я, среди священных холмов и рощ Иерусалима, смогу очистить свой дух от зла, что гнетет его, вознести свой голос к небесам и спросить: „Что есть долг, и что есть вера? Что я должен делать и во что верить?“»

Идея о том, что земля Израиля таит в себе некую мистическую силу, зародилась, как мы знаем, в той ветви христианского богословия, которая восходит к зарождению пуританизма. Но мысль о том, что верующий должен и впрямь отправиться в Иерусалим, чтобы войти в соприкосновение с Богом, была далека от доктрин и христианства, и иудаизма. Она может рассматриваться лишь как очередное проявление еврейского шовинизма Дизраэли, который в «Танкреде» становится духовным принципом более широкого охвата. В противоположность основополагающему постулату монотеизма, Дизраэли предполагает, что Бог говорит только с семитскими народами и только на Ближнем Востоке. Иудаизм, христианство и ислам — все эти религии являются достоянием семитской семьи народов с незначительным участием иных, менее одаренных наций. Общность происхождения этих трех верований значительно важнее, чем их религиозные, культурные и исторические различия. Все они — часть «великой азиатской тайны», все воодушевлены тем, что Дизраэли называет «ангелом Аравии». «Христианство, — пишет он, — это иудаизм для масс», а «арабы — это те же евреи, только верхом». (Одно из дополнительных преимуществ такого подхода состоит в том, что евреев, которых англичане презирают, Дизраэли уподобляет арабам, которых англичане уважают.)

Чтобы окончательно довести до читателя свою мысль, Дизраэли вновь обращается к Сидонии: теперь он наставляет Танкреда, как прежде наставлял Конингсби. «Я верю, что Бог говорил с Моисеем на горе Хорив, а вы верите, что он был распят в лице Иисуса на Голгофе, — рассуждает Сидония. — Оба они были — по крайней мере, в плотском воплощении — сынами Израиля, оба говорили на еврейском, обращась к евреям. Пророками были только евреи, и апостолами были только евреи. Азиатские церкви, уже исчезнувшие, были основаны евреем по крови, Римскую церковь <…> тоже основал еврей». Сидония и прежде утверждал, что все знаменитые люди — евреи, теперь он уверен, что так дело обстоит и в сфере религии: раньше это был маршал Сульт, теперь — святой Павел. Ключ к этой риторике Сидонии — в формуле: «только евреи». Для христиан, разумеется, важно не то, что апостолы были евреями, а то, что они были христианами. С другой стороны, для Дизраэли принадлежность к еврейству, или «семитизм», важнее любой веры или любого мировоззрения. Как говорит Сидония, «раса — это все, другой истины не существует».

С этими наставлениями, а также рекомендательным письмом от Сидонии Танкред отправляется в Палестину. Однако далее, когда он прибывает на место, сюжет претерпевает странные изменения. Молодой английский паломник, похоже, забывает, что цель его путешествия обрести божественные указания, которые помогли бы возродить Англию. Вместо этого он попадает в некое подобие «Алроя», дизраэлевскую протосионистскую фантазию о политике и власти. Центр событий перемещается от Танкреда к Фахредину, бедному ливанскому князю, который замыслил вернуть себе власть над родовыми землями. Чтобы добыть деньги на оружие, Фахредин устраивает похищение Танкреда, надеясь, что его семья заплатит крупный выкуп. Но вскоре самого Фахредина пленяют грандиозные замыслы Танкреда по завоеванию всего Ближнего Востока. «Некий человек поднимется на гору Кармель, — мечтает Танкред, — и произнесет три слова, которые снова приведут арабов в Гранаду, а то и дальше». Он похож на Лоуренса Аравийского[72], лишь появившегося на семьдесят лет раньше. Великое предназначение Танкреда находит подтверждение, когда он поднимается на гору Синай и молится там «Богу Израиля, Творцу Вселенной, непостижимому Иегове!» Ему является ангел Аравии и повелевает объединить Азию и Европу в новое теократическое государство. «Равенство людей, — провозглашает ангел, — может быть достигнуто только при верховной власти Бога». Теперь-то и проясняется истинный смысл подзаголовка романа — «Новый крестовый поход». Автор вовсе не хочет сказать, что Танкред должен возглавить крестовый поход, чтобы завоевать для Европы Палестину. Напротив, он уверен, что семитская раса с ее религиозным духом должна отвоевать упаднический материалистический Запад. В «Гении иудаизма» Исаак Д’Израэли превозносил теократическое равенство в библейском государстве, теперь его сын мечтает о распространении этого древнего порядка на всю Европу.

Если рассматривать теократию как политическую программу, то она представляется еще более безнадежной, чем неофеодализм «Молодой Англии». В «Конингсби» и «Сибилле» Дизраэли предлагал перевести часы истории на три века назад; в «Танкреде», похоже, это уже три тысячелетия. В результате роман может показаться пародией — возможно, умышленной — на романтический консерватизм, детальной разработке которого Дизраэли посвятил свою карьеру. Абсолютная нереальность политических представлений Танкреда становится знаком бессилия реакции в эпоху прогресса. Дизраэли даже не смог придумать убедительный конец истории своего героя: после того, как Танкред одерживает первую победу, в Иерусалим приезжают его родители, и на этом роман внезапно обрывается.

В то же время «Танкред», как и все лучшие произведения Дизраэли, дал ему возможность ярко проявить