– Как странно, – проговорил он, – бывают люди, семьи, с которыми нас будто связывает судьба, жизнь вновь и вновь сталкивает нас с ними…

Говоря это, он думал о своем романе с Изабеллой. «Знает ли Мари-Анж об этом?.. Нет, вероятно, не знает. С тех пор прошло больше пятнадцати лет. И вот теперь я обедаю с нею… с племянницей Изабеллы. А ведь однажды, в годы вдовства Жаклин, даже возник вопрос о моем браке с нею. И вот теперь здесь сидит ее дочь… Как видно, я еще, в сущности, совсем не так стар, если подобные вещи меня удивляют и если впервые в жизни я испытываю такое свежее чувство!..»

– Вы знаете, я начал свою научную деятельность книгой, посвященной вашему деду де Ла Моннери. Его творчество стало темой моей докторской диссертации. Вы не читали ее?

– Простите, не читала, – ответила Мари-Анж.

И как ни грустно было Симону, он не мог не признаться, что ощущает себя намного, намного старше этой девушки.

– Вы, по-видимому, сохранили большую привязанность к нашей семье, – заметила она. – Должна признаться, что, когда я вспоминаю о том, к чему они пришли и в какое положение поставили нас – моего брата и меня, – я не чувствую к ним слишком большого уважения.

При этих словах Симон понял, что холодная сдержанность, которую Мари-Анж выказывала по отношению к нему, объяснялась вовсе не тем, что он предполагал.

«Просто я ей не нравлюсь, а быть может, ей не приходит в голову, что мужчина моего возраста…»

Он угощал ее изысканными кушаньями и наполнял ее стакан тщательно выбранными винами. Она пила и ела с удовольствием, но по-прежнему оставалась невозмутимой.

– Влюблены ли вы в кого-нибудь, Мари-Анж? Любили ли вы кого-нибудь прежде? – спросил он.

– О! Как красиво! – воскликнула она, показывая на реку. – Кажется, что струи воды танцуют!

На Сене были приведены в действие «светящиеся орга′ны» – фонтаны высотой в двадцать метров разбрасывали в воздухе сверкающие многоцветные брызги, и эта игра струй сопровождалась музыкой, рождаемой электрическими аппаратами.

– Была ли я влюблена? – переспросила Мари-Анж минуту спустя. – Нет, думается, по-настоящему я еще никого не любила.

– Но как это может быть? За вами, должно быть, ухаживает столько молодых людей… Особенно в салоне.

Она с равнодушным видом пожала плечами.

Из этого разговора Лашом заключил, что у Мари-Анж еще не было любовника. Обычно он говорил с женщинами без обиняков, но на сей раз, думая, что перед ним – невинная девушка, он прекратил свои расспросы, опасаясь ее обидеть.

– Вы много развлекаетесь? – поинтересовался он.

– Нет, во всяком случае не сейчас, я хочу сказать – не в последнее время, – ответила Мари-Анж.

Ее брат уехал в Италию, и она чувствовала себя совсем одинокой.

– Вам не хочется выйти замуж?

«Господи, какие глупые, какие пошлые вопросы я задаю ей. Право, я не знаю, как к ней подступиться», – подумал Симон.

Девушка обратила внимание своего собеседника на группу шотландцев в юбках, проходивших по мосту Иены. Потом она сказала:

– Не знаю, что вам ответить. Говорят, каждой женщине хочется выйти замуж, даже если ей самой кажется, что это не так. Но девушка моего круга, у которой большие требования, но нет никакого приданого, вряд ли может рассчитывать на то, что ей удастся встретить подходящего жениха.

– Какая ерунда! – возмутился Лашом. – Стоит только сильно захотеть, и можно почти всего добиться.

– В таком случае я, верно, никогда ничего не добьюсь, потому что ничего по-настоящему не хочу.

Они встали из-за столика и вышли из ресторана. Симон бегло ознакомил Мари-Анж с этой гигантской ярмаркой, объяснил ей, как воздвигались павильоны, рассказал о трудностях, о соперничестве, о смешных эпизодах, о борьбе тщеславий. И Всемирная выставка предстала перед Мари-Анж в новом свете – девушка смотрела на нее теперь с точки зрения правительства. Симон избегал менторского тона; он прилагал все силы ума, все свое остроумие, чтобы позабавить Мари-Анж, он искренне радовался, когда она смеялась или улыбалась.

Он проводил ее до дверей второразрядного отеля возле Елисейских Полей, где она жила после того, как был продан их дом на улице Любек. И по пути, в машине, Симону даже не пришло в голову поцеловать девушку в шейку, коснуться ее колена или хотя бы взять за руку. Мари-Анж, которую поведение Симона на маскараде у Инесс, его настойчивое стремление пообедать с нею вдвоем несколько насторожили – и она уже приготовилась к отпору, – была немного удивлена его сдержанностью.

«Он гораздо деликатнее, чем можно было ожидать», – подумала она.

– От души благодарю вас за этот вечер. Мне было очень хорошо, – проговорила она.

Лашом был тронут ее наивной детской откровенностью, тем более что за обедом она не выказала особого оживления. А после того как она выразила ему свою признательность, он и вовсе ощутил прилив великодушия.

– Мари-Анж Шудлер, – заговорил он, называя ее полным именем, чтобы смягчить иронией серьезность своего тона, – знайте и помните, что в моем лице вы имеете друга. Смею думать, что некогда я оказал некоторые услуги вашей семье. Но и ваши родные, в свою очередь, оказали мне немало услуг, без них я не стал бы тем, кем стал. Мое дружеское отношение к вам – почти долг, который я хочу возвратить. Пользуйтесь же этим широко. Вам открыт неограниченный кредит.

Свет уличного фонаря падал внутрь остановившегося автомобиля. Глаза Симона встретились с глазами Мари-Анж, и он впервые прочел в них глубокое доверие. Это продолжалось всего лишь миг, но глубоко тронуло Лашома.

– В таком случае я прошу вас об одном: чтобы мы скоро увиделись вновь, – проговорила она.

В ее голосе не было и тени кокетства, они простились дружески и просто.

Наутро Симон разыскал у себя в библиотеке экземпляр своей докторской диссертации и послал Мари-Анж эту книгу с уже пожелтевшими страницами, сопроводив ее сердечной надписью. В следующие две недели они пять раз обедали вместе. Был период отпусков, и Симон не только руководил своим министерством, но и временно возглавлял два других ведомства; некоторое время спустя ему предстоял короткий отдых. Впрочем, вечера у него были свободны и теперь.

Раза два он даже приезжал за Мари-Анж в салон Жермена: он дожидался, пока она выйдет, в машине, которая останавливалась в нескольких метрах от подъезда. «Вот-вот, – говорил он себе, – бывало, я смеялся над стариками министрами, поджидавшими хорошеньких манекенщиц. А теперь и сам поступаю так же… Впрочем, нет, Мари-Анж – это совсем другое дело. Она – не просто манекенщица… Но разве каждый из нас по той или иной причине не склонен считать, что его-то случай – совсем особый?»

Однако его роман с Мари-Анж никак не продвигался. Симон с первого дня принял неверный тон, допустил, чтобы между ними установились дружеские отношения, а это шло вразрез с его первоначальными намерениями и теперь сковывало его.