Мой роман с Валентиной для Надежды являлся по-своему официальным. То есть Валя не скрывала, что у нас с ней близкие отношения, что мы – любовники. А потому, следуя правилам, установленным между подругами, Надя не имела права посягать на меня. Тем более что у нее уже был любовник, ее бывший муж Борис.

Вот так все и начиналось. А как уж вышло, что у меня завязались отношения и с Надеждой, я и сам не понял. У нас была тайна на троих, и любовь получилась тоже на троих. И я понимал, что в один прекрасный день, когда у меня созреет план моего возвращения в настоящую жизнь, когда на руках у меня будут какие-то козыри, полученные мною не без помощи моих подруг, я уйду. Красиво, но все равно уйду, не оставив ни одной из них надежды на продолжение отношений. И уж тем более на брак. Другое дело, понимали ли они это?

Стыдно сказать, но это скрываемое ими соперничество, эта игра, которая, я чувствовал, не могла довести нас до добра и была опасна, скрашивала мою жизнь в этом вынужденном затворничестве. Я любил обеих женщин и находил их обеих прекрасными. Я был благодарен им за их заботу, за нежность, за желание помочь мне.

Однако время шло, а никаких сдвигов в моем деле не ощущалось. Женщины время от времени ездили в город, пытались найти адвокатов, юристов, которые могли бы помочь мне избежать уголовного наказания. Юрист должен был быть опытным, с авантюрной жилкой, умным и надежным. Деньги, чтобы заплатить следователю или прокурору, у меня были. И я каждый раз ждал новостей, надеялся, пока наконец не понял, что я напрасно жду от своих дам того, чего они, в принципе, дать мне не могут. Вернее, не хотят. Значит, понимали, что стоит мне выйти на свободу, сбросив с себя уголовную сеть, как я вернусь в свою прежнюю жизнь и растворюсь там.

Обещал ли я им рай? Конечно, обещал. Каждой – отдельный рай, подтвержденный штампом в паспорте. Замужество, дети… Я говорил им то, что они хотели слышать. И подчас ловил себя на том, что я и сам уже начинаю во все это верить. Это было как фильм, где мне отведена главная роль. Фильм, где прожитая мною жизнь была как сон, после которого хоть и просыпаешься в холодном поту, но все равно знаешь, что это сон, неправда, что впереди тебя ждет мирный, привычный день.

Все в Идолге знают об их свиданиях. И только мой муж наивно полагает, что его встречи с Надькой – большая тайна.

Раз в неделю он превращается в чужого мне человека, в предателя. Тщательно бреется, носится по дому в поисках белых трусов, белых носков, белых брюк и белой рубашки. Понятное дело, это в теплое время года. Зимой же он едет на свидание к своей бывшей в голубом итальянском свитере. Он говорит, что сам его купил, но я не верю. Бориса не затащишь в магазин, он вообще ничего не понимает в покупках. Думаю, это подарок Надьки.

Он регулярно пьет свои таблетки, что ему уролог прописал.

– Опять в графине воды нет! – кричит на меня, запивая не нужный ему «Простамол» и мысленно уже находясь далеко от дома. В пяти километрах.

У него нет никакого простатита, есть только страх, что он появится у него, как у всех его друзей. Иногда мне кажется, что он в своем стремлении как-то загладить свою вину перед бывшей женой забывает о своих обязанностях передо мной, перед его настоящей женой. А потому дня за три начинает явно пренебрегать мною, выдумывая массу различных причин, словно копит свои мужские силы для Надьки. В такие дни я чувствую себя обманутой. Уставшая за целый день беготни по дому, по хозяйству, не чувствуя под собой ног, вся измочаленная, я нахожу успокоение в том, что, пока мой муж спит, собираясь с духом и с физическими силами, чтобы изменить мне, предать меня, отлеживаюсь в ванне.

Слава богу, у нас хороший дом с прекрасной ванной. Лежа почти по уши в ароматной пене и отпивая из хрустального фужера свое любимое красное вино, я представляю себя в другой жизни, более спокойной и благополучной. Где нет места измене и тем страхам остаться одной, которые то и дело накрывают меня с головой.

Я часто спрашиваю себя, может, вовсе и не чувство вины движет Борисом, когда он отправляется на свидание к своей бывшей, а все-таки любовь?

Я знаю, многие считают, что он женился на мне из-за денег. Да, по сути, все так и говорят за моей спиной. Но никто не знает, каким бывает со мной Борис, нежным, любящим. Как он любит наших деток. Никто не слышит, какие он мне говорит слова, когда мы остаемся одни в нашей спальне, когда он чувствует себя по-настоящему счастливым. Но если так, говорю я себе, то тогда зачем же он причиняет такую боль, когда отправляется на свидание с Надькой?

А она, наверное, и рада, что он шастает к ней, как кот. Думает, что крепко держит его. На поводке. На коротком поводке.

Рядом с Надькой живет одна моя знакомая. Хорошая женщина, вот только я никак не могу понять, почему она, увидев меня, принимается рассказывать о Борисе и Надьке. Она считает, что делает мне добро, держа меня в курсе их отношений. Уверена, что она сама мало что знает, у нее много работы, она вообще крутится как белка в колесе, работая на ферме. Но получается, что все, что она знает, ей рассказывают ее подружки. И когда Борис приезжал к Надьке и что дарил. Как шпионки. И ведь каждая готова прикрыться женской солидарностью, мол, мы держим тебя в курсе, чтобы ты знала, чем занимается твой муж, вроде как я ничего не знаю. На самом деле им бы только языками почесать. Противно все это. Еще больно. Неужели они не понимают, что ранят меня своими сплетнями. Что подогревают во мне страшное чувство, которое растет во мне, разбухает, как ребенок. И чувство это – моя ненависть к Надьке. Когда я вижу ее в магазине ли, клубе или поликлинике, мне хочется подойти к ней и плюнуть ей в лицо. Или еще лучше, вцепиться в ее волосы. Да так, чтобы скальп сорвать. Кожу с кровью. Меня порой просто трясет от злости и бессилия. Я же понимаю, что не могу сделать это, скажем, в общественном месте. Но сколько раз я представляла себе, что прихожу к ней домой. Вечером или ночью. Стучу в дверь или просто открываю. У нас мало кто запирается днем, разве что на ночь. Значит, можно прийти вечером. Зайти в дом и спрятаться где-нибудь, чтобы меня не видели. Дождаться, когда к ней придет Борис, послушать, о чем они говорят и что делают, а потом, неожиданно так, выйти и сказать им в лицо: какие же вы суки, господа, какие же гады! И ты, Борис, что обманываешь меня. И ты, Надька, у которой совести нет. Ведь женат он, у него жена есть, дети.

Ну чего он у нее забыл?

Одна знакомая сказала мне, что мужчинам нужно разнообразие. И что они гуляют от своих жен еще и потому, что постоянно проверяют себя как мужчину. Или вообще коллекционируют женщин. Уроды! Как будто это так важно в жизни. Ведь помимо секса есть многое другое, ради чего люди живут и чувствуют себя счастливыми. Ласка, внимание, нежность, забота, приятные слова, поцелуи, объятия… Мне вот, к примеру, сам секс ну не то что неприятен, просто никак. Я вполне могла бы обойтись и без него. Мне бы только спать в обнимку с Борисом, чувствовать, что он рядом, его тепло. Но все чаще и чаще, когда он обнимает меня, я со страхом жду, что он назовет меня Надей. И что тогда? Сделать вид, что я ничего не услышала? Моя близкая подруга считает, что если я хочу сохранить брак, то не должна ему ни в коем случае устраивать сцены, скандалы. Что мужчины этого не любят (а кто любит-то?), что они сбегают от таких жен туда, где их никто не пилит, где тишина и покой и где женщина ведет себя независимо, ничего не требуя и ни за что не упрекая. Но вот как не требовать и не упрекать, находясь в браке, когда столько всего общего, столько разных дел, хозяйство. Каждый мой шаг, к примеру, связан с Борисом. Когда живешь в деревне, то, обидевшись, на мужа, нельзя вот так взять и хлопнуть дверью, как это могут позволить себе городские женщины. В деревне птицу и коз надо поить и кормить, гусей и индюшек пасти, огурцы и помидоры поливать, сорную траву выпалывать. Стоит тебе только хлопнуть дверью, как все начнет погибать. Всем живым существам нужны вода и корм, растениям – вода и уход. И невозможно оторваться от всего этого. Просто нельзя. А вот Борису все можно. Он может с легкостью все бросить и исчезнуть на целый день, а то и на сутки. Знает, что за хозяйством присмотрят, что все будет в порядке. Знает он и то, что я молчу, не упрекаю. Но не знает, что терпение мое на исходе. И что еще совсем немного, и я сорвусь, сделаю что-нибудь. Но не с собой, нет. И не с Борисом. А с той, что никак не отпустит моего мужа, никак не успокоится, ведь он уже не принадлежит ей, у него семья, дети.