одного родового гнезда — из Просвещения. Коммунизм и либерализм, соперничавшие в XX веке, — это кузены, которые выросли из философии прогресса. И тому и другому свойственно отождествление своих принципов, постулатов, своих целей с общемировыми. То есть появляется очень большой универсалистский замах, который делает противника твоих идей не просто личным противником или противником твоего государства, а противником целого света. Перед нами манихейское деление мира на воплощенное зло и воплощенное добро.

Постсоветская интеллигенция, прошедшая через 75 лет принудительного атеизма, поражена неожиданной для нее левизне и атеизму французского интеллектуального сообщества. Французская революция сделала немало во Франции. На экскурсии по замкам Франции нам рассказывают: «Здесь стоит домовая церковь, разрушенная якобинцами и восстановленная лишь в конце XIX века. На кладбище были сбиты кресты со всех надгробий». То же самое было и у нас после 1917 года. Папский дворец в Авиньоне: якобинцы сбили и размололи на кусочки все фрески.

Хотя великие культурные достижения Европы имеют огромную инерцию, на наш век ее хватит. Инерция хорошего превышает инерцию плохого, но разрушение идет. И об этом вовсю кричат европейские консерваторы.

Русские всегда были хорошо знакомы с великой европейской культурой, произведения Шиллера еще при его жизни переводились Жуковским. Русский интеллигент XIX–XX веков, который был очарован улыбкой Джоконды, шекспировскими страстями, блеском Декартовой логики, жаждой познания Гёте, пал на колени перед триадой «свобода, равенство, братство». Если бы он сегодня приехал на Запад, то увидел бы в третьем тысячелетии помимо прекрасных поместий, соборов, каббалистические прайс-листы, Интернет и «Царство банка» Жака Аттали. Жак Аттали был президентом Европейского банка реконструкции и развития. У него есть доктрина периодов человеческой истории, в соответствии с которой вначале было Царство храма, затем — Царство дворца, а потом в XX веке — Царство банка. Сейчас исчезает понятие должного, а остается на счетах только понятие правильного и нужного. Однако государство все-таки должно задуматься о том, что праведно и должно, а не только о том, что нужно практически, иначе не для кого будет делать эти практические вещи.

Конечно, Евросоюз территориально вырос. «Старая Европа», безусловно, утрачивает свой духовный импульс. Конституция Евросоюза — это же скучнейший образчик либерального Госплана: там предписано всё, унифицированы стандарты стиральных машин и т. д. Еще в начале XX века немецкий философ Карл Шмитт с сарказмом предсказывал схожесть Марксового и либерального экономического демонизма: «Картины мира промышленного предпринимателя и пролетария похожи как братья-близнецы. Это тот же идеал, что у Ленина — „электрификация“ всей земли. Спор между ними ведется только о методе». «Священные коровы» либертаризма XXI века: «права человека», «свобода», «демократия». Так для чего же Европе нужна свобода? Цитирую из завещания Чингисхана, как он определял величайшее счастье и свободу: «Гнать перед собой врагов, грабить их имущество и любоваться слезами своих врагов, целуя их жен и дочерей». Или, как в Нагорной проповеди, «спастись алчущим и жаждущим правды»? Или вернуться на свою звездную родину, как у Платона? Или для того, чтобы уравнивать порок и добродетель, добро и зло?

Сегодняшний мир Европы поражает своим нравственным релятивизмом: всё относительно, человек сам себе назначает систему ценностей, он мерило всего, он должен быть свободен от любого порядка вещей — национального, религиозного, государственного и теперь уже биологического, т. е. он имеет право бунтовать против своей Богом данной природы. И выступают за это вовсе не те, кому это было бы важно, потому что они сами имеют какие-то необычные склонности. Политический гомосексуализм — это воинствующая либертаристская идеология ниспровержения всех предыдущих ценностей.

Ценностный нигилизм — это и есть конец истории. Почему для Европы заканчивается эпоха культуры как порождения духа? Потому что остается технократическая цивилизация. Это уже не тот метафизический «Рим», в котором совершалось великое противостояние добра и зла, это уже Рим языческий. И проявление технократической цивилизации — это панический страх перед физическим несовершенством и смертью. Люди готовы чем угодно пожертвовать, чтобы убрать морщинки, иногда они доводят себя до смерти, чтобы физически быть похожими на кумиров, созданных средствами массовой информации. Это язычество. Так, в Спарте убивали слабых, родившихся с физическими недостатками младенцев.

Посмотрите, как изменилась современная живопись — ведется поиск формы, нет больше содержания. На Западе христианская культура дала колоссальный пример достижения; буквально во всех сферах и везде поражает философская цельность и единство. Везде есть грань добра и зла: в архитектуре есть красота и уродство, симметрия, в музыке гармония или какофония и т. д. Но отрицание всего ведет в итоге к отрицанию этой грани между добром и злом, правдой и ложью, а это и есть корень христианского учения для земной жизни.

Сегодня мы видим и нетерпимость, и нравственный релятивизм, тотальный нигилизм ко всему русскому со стороны постсоветских западников, но уже не всех сегодняшних. Сейчас как раз наблюдается всплеск интереса, и все опросы показывают, что в целом в российском социуме сформировался консенсус относительно того, что самобытность России — это не недостаток, а ценность, поэтому не надо ее стесняться, что вовсе не означает пренебрежительного отношения к иному. На мой взгляд, вообще любое утверждение собственного «Я» не должно означать отрицание Другого, нелюбовь к Другому. Также и национальное чувство: оно только тогда суть побуждение к творчеству, когда оно есть любовь к своему, но и не ненависть к иному: именно такой человек знает, за что он, а не только против кого он.

Теория догоняющей модернизации отвергнута в новейших западных теориях, потому что она консервирует собственную отсталость. Национальные культуры сегодня повсеместно перемалывают капитализм. Развиваясь семимильными шагами, Китай, Индия уже не свернут с этого пути. Но, заимствуя западные технологии, они бережно трансформируют их на своей почве, применяя так, чтобы сохранить смыслообразующее ядро собственной национальной жизни и тех побуждений, которые эта жизнь дает. Развитие этих стран опровергает примитивный тезис 90-х годов о том, что только тотальная вестернизация может привести к модернизации. Так, незавершенная модернизация в Египте потерпела крах, и из глубинки вырвались силы, которые грозят отбросить Ближний Восток не только к Средним векам, а вообще к первому периоду становления мусульманской системы.

Философия либертаризма, идеологема «права человека и земная жизнь как высшая ценность» — это новый «коммунистический манифест» апостасии XXI века. Причем две левые идеи — воинствующий коммунизм и воинствующий либертаризм — давая ответ, что есть главная движущая сила истории, отрицают нацию и национальное государство как таковое. У коммунизма это класс, т. е. транснациональные общность. А у нынешнего либертаризма — это индивид, гражданин мира, который вправе ненавидеть собственное государство и бороться против него где угодно. Это мне