Из бесспорных добрых дел Закревского нужно отметить, что он открыл для прогулок всех желающих москвичей свою прекрасную дачу Студенец с обширным парком за Пресненской заставой (по которой ныне все шире и шире расползается гостиничный комплекс Международного центра торговли). Часто приглашал к себе на обед ветеранов военных баталий, помогал им, устроил образцовую Измайловскую богадельню для престарелых воинов. Беспрестанно требовал от прижимистых богатых купцов пожертвований на богоугодные заведения, отчего те затаили на него обиду, хоть и расставались с деньгами.

Подделку Закревским разрешения на второе бракосочетание дочери, о чем с негодованием вспоминают большинство его современников-мемуаристов, связывают с его отставкой. Вот только сведения авторы черпали не из первых рук, а из заграничного герценовского «Колокола», где часто печатались непроверенные или даже заведомо ложные слухи, лишь бы «разбудить Россию». Потом они обрастали еще большим количеством небылиц и в трактире, под водочку, превращались в веселую сказку.

…Полетела дочь Закревского к папаше в Москву.

— Муж, — говорит, — подлецом оказался, бьет меня. Дай нам развод.

— Как это возможно? Я ведь не митрополит.

— Ты, — говорит, — в Москве повыше митрополита, ты царь и Бог! Кто смеет с тебя спросить?

Он и забрал в голову, что это правда, взял да и написал, что, дескать, «полковник не живет с моей дочерью на законном основании, бьет да терзает ее, а потому жить им врозь». Подписал и казенную печать приложил. Она и прилетела с этой разводной к мужу.

— Посмотри-ка, — говорит, — чертова образина, вот разводная!

Он видит — фальшивая разводная. Ему-то, собственно, жену пусть хоть черти возьмут, а досада его берет, что всю вину на него свалили. Вот он и подал жалобу царю. «В Москве, — говорит, — два митрополита. Один настоящий, из духовенства, другой фальшивый, из генерал-губернаторов». И описал, как женился, как жена шаталась по балам.

Царь прочитал и говорит: «Правда тут или неправда, не знаю». И приказал это дело хорошенько разузнать. Стали докапываться… Видят, тут одна правда, полковниковое дело правое. Царь рассердился и написал Закревскому: «Какой ты митрополит, ежели кадило не умеешь держать по-настоящему? Ты самозванец, а мне самозванцев не нужно, потому что от них только одна подлость идет».

Ну, значит, Закревского в шею со службы…

Второй же муж дочери Закревского, князь Д. В. Друцкой-Соколинский, утверждал, что отец лишь выдал ей неправильно оформленный заграничный паспорт. Но если «Колокол» прав, и отец ради счастья дочери, давно жившей отдельно от первого мужа, пошел на подлог? Да в России тысячи и тысячи чиновников жульничали, воровали, вымогали исключительно ради собственного кармана, об этом знали, но принимали их в обществе и к подобному способу наживы относились весьма снисходительно. Главное — казаться просвещенным, элегантным, в меру либеральным. Зная ныне не меньше современников о казнокрадстве в середине XIX века, у кого поднимется рука осудить за любовь к дочери никогда не бывшего охочим до чужого добра графа Закревского? Только у тех, кому наплевать на исконные человеческие чувства, кто в жертву «направлению умов» готов принести и любовь, и дружбу.

Справочники, в которых упомянуто имя Закревского, в один голос утверждают, что тотчас после отставки он, обиженный, укатил за границу. Обижен он, конечно, был, не единожды вздыхал: «Уволили, как будочника», но еще около четырех лет прожил в Москве, сначала в Газетном переулке, потом в собственном доме в Леонтьевском переулке. Когда в сентябре 1863 года Москву посетил император Александр II и Закревский как генерал-адъютант должен был явиться к нему, он, не желая предстать перед блистательным высшим светом разжалованным владыкой, сказался больным и уехал в свое подмосковное имение Ивановское. А вскоре и вовсе покинул Россию, так как дочери, проживавшей во Флоренции, было запрещено возвращаться на родину. В последние годы Арсений Андреевич часами просиживал в детской у своего маленького внука. Умер он 11 января 1865 года и похоронен в семейном склепе в Гальчето, в древней католической церкви, обращенной в православную часовню.

Итак, получилось два разительно отличных друг от друга портрета одного и того же человека. Люди, держащие себя в шорах, ограничивая свои мыслительные способности одной-единственной идеей, и лишь через ее призму оценивающие людей, могут выбрать один из них. Остальным придется свыкнуться с мыслью, что оба портрета верны. Ведь человек куда более сложное явление, чем любое прогрессивное или консервативное направление.

В восточной части Ленинских гор, на высоком правом берегу Москвы-реки уже более двух веков стоит дворец, на который с завистью заглядываются горожане и их гости: вот где пожить бы — вся Москва на ладони. Но сотрудники Института химической физики не хотят лишаться рабочего места чуть ли не в самом центре города и стойко переносят неудобства старинного особняка во время своих ультрасовременных опытов.

А еще каких-то полтора века назад вокруг Мамоновой дачи, как называли эту дворянскую усадьбу москвичи, шумел вековой лес, редких грибников и любителей дальних загородных прогулок сковывал суеверный страх возле чугунной решетки с желтой ржавчиной и зеленым бархатом мохового нароста, за которой в глубине роскошного сада сверкал загадочный двухэтажный дом с террасами и высоким бельведером. Здесь долгие годы в полудобровольном заточении жил сын графа Александра Дмитриева-Мамонова, двенадцатого фаворита Екатерины II, посмевшего прийти в уныние от прелестей своей шестидесятилетней царствующей любовницы и предпочесть ей молодую княжну Щербатову, за что и был милостиво спроважен в Москву.

В белокаменном, живущем на крестьянский лад городе опальный фаворит, привыкший к фейерверкам, блеску двора и тонкой лести, загрустил и вскорости следом за молодой женой сошел в могилу, оставив сыну, по слухам, миллионное состояние.

Молодой граф Матвей, опять же по слухам, быстро спятил от своего несметного богатства, начал постреливать из пистолета в казенные фраки чиновников и приказал дворовым почитать себя за русского царя.

В Петербурге знали за Москвой грешок выставлять кого ни попадя воскресшими русскими царями и цесаревичами, бесчисленными Дмитриями, Алексеями, Петрами, Иоаннами, Павлами, в то время как было доподлинно известно, что они в свое время были задушены, заколоты, запытаны. И вот дорвавшийся до высшей власти казнелюбивый Николай I в злопамятном 1826 году поспешил объявить графа Матвея Дмитриева-Мамонова рехнувшимся.

Петр Чаадаев, прозванный «басманным» философом по улице, на которой жил, тоже был объявлен сумасшедшим, опубликовав дерзкую статью в «Телескопе». Но москвичи продолжали встречать его в своих гостиных, в театре, модных магазинах, а потому втихомолку посмеивались над петербургскими враками. Но Мамонова тайна леденила душу — затворник граф нигде не показывался, его помнили лишь московские старожилы, заставшие начало французской кампании 1812 года.