Изредка Дмитрий Матвеевич мог прочесть в русских журналах лестные слова о себе. «Имя г. Д. М. Перевощикова пользуется у нас громкой известностью, вполне заслуженной… — писал Николай Чернышевский. — В последние тридцать лет никто не содействовал столько, как он, распространению астрономических и физических явлений в русской публике… Количество написанных им с этой целью статей очень велико, и по числу, и по внутреннему достоинству они в русской литературе занимают первое место».

Дмитрий Матвеевич добродушно усмехался: «Эко он меня! В знаменитости записал, смешно, право» — и спешил справиться с многочисленными заботами дня: предстояло договориться о починке печей в комнатах казеннокоштных студентов, уговорить профессора Мухина пожертвовать тысячу рублей на громоотвод для обсерватории, посидеть над расчетами магнитных наблюдений, набросать письмишко своему старинному товарищу и сокурснику Николаю Лобачевскому. А вечером надо обязательно успеть в театр, будет бенефис Щепкина, и потом вместе с ним они заглянут на огонек к своему приятелю Сергею Тимофеевичу Аксакову, куда постараются затянуть и взбалмошного Гоголя. Друзей-то с каждым годом все меньше, все теснее их круг, поэтому нельзя забывать друг о друге…

О Перевощикове не судачили ни барышни на балах, ни девки на гуляньях. О его существовании не подозревал царский двор, поэты не посвящали ему ни героических од, ни злобных эпиграмм. Но надо ли унывать, завидовать, жаловаться на выпавший жребий? Наоборот, ученый был благодарен судьбе, что всю жизнь провел в заботах, в нужных для Отечества делах.

Перевощиков прожил долгую счастливую жизнь, до конца сохранив ясность ума, жажду деятельности и веселую шутку. Он успел выучить и поставить на ноги детей, поласкать внуков и даже похоронить всех друзей. И он не мечтал о посмертной славе, не верил в нее.

Наступил новый век. Имя астронома, математика, физика Дмитрия Перевощикова укоренилось в научных монографиях и справочниках, оставаясь по-прежнему совершенно неизвестным народу. Зато об одной из его внучек, актрисе, уже вышла в свет книга воспоминаний с приложением ее писем…

К сожалению, прав оказался чеховский пассажир первого класса, предсказавший забвение многим мореплавателям, химикам, физикам, механикам, сельским хозяевам. «Да-с, — продолжал он свирепо, — и в параллель этим людям я приведу вам сотни всякого рода певичек, акробатов и шутов, известных даже грудным младенцам. Да-с!»

Понятия «семья» и «гость» в семье Бартеневых сливались воедино. Не потому, что их дом был полной чашей и по нему всегда расхаживали приглашенные на обед или бал друзья, а наоборот. Бартенева с детьми вела кочевой образ жизни, вечно пребывая в гостях.

Феодосия Ивановна, урожденная дворянка Бутурлина, в молодости училась музыке у Мускети и пользовалась известностью великосветской певицы. Но, выйдя еще до войны с французом замуж за никчемного статского советника Арсения Ивановича, она стала рожать ему одного за другим детей и довела их счет до восьми. Муж был равнодушен к приплоду и жил исключительно сплетнями, которые развозил по московским салонам, стараясь не встречаться там с женой. Дом их из-за бедности был пуст в самом прямом смысле слова, — не только еда, но и мебель в нем почти полностью отсутствовали. Зато имелись соответствующие дворянину средства передвижения — четырехместная карета-рыдван, четверня лошадей, крепостной кучер, форейтор и лакей. С утра карета закладывалась, в нее погружались все дети и Феодосия Ивановна отправлялась по гостям. Напьется утречком чаю у каких-нибудь знакомых, накормит там детей завтраком — и дальше в путь. Зная, у кого растут барышни и что сегодня у них урок музыки, она завозила туда дочерей.

— Позвольте и моим послушать, как ваши играют.

Потом направлялась в дом, где есть мальчики и при них учитель.

— Ваши сыновья за уроком? Вот и хорошо, позвольте и моим послушать.

Сама же ехала в третье место — обедать и вести салонные разговоры. Вечером, посадив всех детей опять в карету, старалась попасть к кому-нибудь на бал. Когда подросла старшая дочь Прасковья, брала и ее с собой, тем более что она, как и мать в молодости, отличалась красотой и отличным голосом. Прасковью даже приглашали петь, когда город посещали высочайшие особы. Мать каждый раз перед вечерним выездом заставляла уже одетую в бальный наряд дочь класть земные поклоны перед киотом и прикладываться к каждому образу.

Остальные дети, — если их не удавалось пристроить на вечер у знакомых, — покуда Феодосия Ивановна веселилась на балу, одновременно договариваясь со знакомыми, к кому нагрянет завтра, проводили время в карете. Здесь они ужинали припасенными матерью харчами, здесь и засыпали в ожидании ее. Они так привыкли к кочевой жизни, что признавались: «Нам нужен дом только для того, чтобы переночевать, а днем нам нужна большая карета. Жаль только, что наша без печки, потому что бывает холодно, а то бы нам и дом не нужен».

Однажды при разъезде с бала мать не досчиталась одной дочки. Все обыскали — пропала! Феодосия Ивановна уже пришла в отчаяние, когда отъезжающие гости нашли девочку уснувшей под их шубами. Оказалось, она озябла в карете, вошла погреться в дом и заснула под ворохом теплой одежды.

Другой раз, когда мать зимой веселилась на генерал-губернаторском балу, выискивая приглашений на завтра, дети, чтобы немножко согреться, стали пищать и резвиться в карете. Камердинер генерал-губернатора не стерпел происходящего и, жалея сироток при живых родителях, доложил своему хозяину, что дети Бартеневой мерзнут и плачут. Князь Д. В. Голицын приказал перенести их в свой кабинет, накормить и положить спать на больших диванах. После этого случая всякий раз, как Бартенева появлялась у хозяина города на балу, он посылал в карету за ее детьми и укладывал спать у себя.

Был и такой случай. Посещая еженедельные танцевальные вечера у одних знакомых, Бартенева оставляла детей у живших напротив других знакомых. Те вдруг переехали, чего она не знала, и, как обычно, высадив родных чад возле дома, где их должны были приютить, упорхнула. Новые жильцы при виде толпы незнакомых детей, вбежавших в их гостиную, опешили. Но дети Бартеневой были необыкновенно скромные и милые, они учтиво раскланялись и, потупив взоры, назвались. Да кто в Москве не знал их матери и ненормальную жизнь ее детей! Всех тотчас накормили и уложили спать.

«Первый раз, как я увидела Бартеневу, — вспоминала баронесса Елизавета Мангден, — она меня поразила своей странной внешностью. Мы обедали у Елизаветы Евгеньевны Кашкиной. Посреди обеда дверь отворилась и вошла Бартенева с многочисленными своими детьми. На ней было старое полинялое платье, полуоткрытое, без корсета, без воротничка и мантильи. Волосы были в беспорядке, глаза как-то мутно и тускло смотрели. Она имела вид слегка помешанной. Детей сейчас посадили за стол и накормили».

«Она была очень недурна собой, — вспоминала о Бартеневой другая великосветская дама Елизавета Петровна Янькова, — премилая, прелюбезная и женщина очень хороших правил, но великая непоседка, потому что была охотница веселиться и мыкаться из дома в дом».