получив взамен расширение полномочий с трех до пяти лет. А мимоходом, почти без обсуждений — ведь сам премьер предложил — урезали избирательное право, введя ценз, сократили число мандатов на следующие созывы и расширили полномочия кабинета в ущерб князю. Но князь «воле народа» не противоречил.

Князь ждал.

МЯГКАЯ СИЛА

Стамболов чуял недоброе, вот только имея дело с угрозой, которую нельзя было ни расстрелять, ни повесить, ни «закрыть» лет на пять, ни выдать туркам, похоже, не знал, что делать, хотя что-то и пытался. В «Свободе» чередой пошли оголтелые материалы о «предателях, продающих Болгарию за рубли» и «России, мечтающей о Задунайской губернии», а под конец лета под тюрьмой «Черная Джамия» в Софии заиграл духовой оркестр (как в 1887-м и 1891-м, когда грохотом меди заглушали крики истязаемых).

Однако теперь навести ужас не получилось — несколько арестованных «заговорщиков» были явно ни к чему не причастны, «легальная оппозиция» выступила с резким протестом. Интерес к происходящему проявил князь, и арестованных тихо-тихо выпустили, а «Свобода», резко став относительно вменяемой, вдруг заговорила в совсем несвойственных ей примирительно-умиротворительных тонах. Типа того, что да, возможно, перегибы и были, но ведь наша государственность только-только возродилась, мы начинали с нуля, нам нужно было развиваться быстро, а быстро — это значит с опорой на Запад. И «тут уж или-или», «убеждать дураков не было времени», «лес рубят — щепки летят», «история нас оправдает»...

И — не помогало. Вернее, играло не в те ворота, в которые хотелось бы премьеру. Общество элементарно устало бояться, политикум — вполне прозападный — устал стоять по стойке смирно, и (дико, но факт!) запрос в парламент об арестах «русофилов» подал не кто иной, как Григорий Начевич, пусть и «русофоб», но бывший единомышленник Стамболова, с которым можно было бы и договориться. А тот, огрызаясь, не нашел ничего лучшего, кроме как намекнуть, что оппонент сожительствует с дочерью, которую после смерти жены воспитывал в одиночестве, тем самым превратив политического противника в лютого, «до самыя смерти» врага.

Короче говоря, с каждым днем премьер оказывался всё в большей изоляции, чувствовал это и метался, изыскивая способы восстановить реноме «незаменимого руководителя», вплоть до самых причудливых. «Примерно в ноябре, при случайной встрече на улице, — свидетельствует Стоян Данев, впоследствии премьер-министр, — он спросил меня: "Как поживаете, русофилы?" — и добавил: "Впрочем, вы думаете, что одни только вы русофилы? Я вам докажу, что ошибаетесь". Мы улыбнулись». На мой взгляд, улыбнуться было чему: сама мысль о Стамболове-«русофиле» была штукой посильнее «Фауста» Гете.

А вот для Фердинанда год 1893-й оказался и удачлив, и добычлив. Пробив право княжеской семьи оставаться католиками, премьер не только укрепил положение Его Высочества, но и, как писал позже Павел Милюков, «сам того не желая, дал козырь для будущей торговли с русскими дипломатами, поставив самого себя в незавидное положение единственного препятствия на пути к примирению с Россией». Хотя, конечно, это стало ясно уже потом, а на тот момент в каком-то улучшении отношений никто и не сомневался. Но факт: популярность монарха в обществе росла.

Будучи формально почти куклой, он своим уважением ко всем оскорбленным и обиженным в сочетании с изящно оформленной, но отчетливой фрондой диктатору (вплоть до мягких намеков на то, что «признаться, нынешние отношения с Россией нельзя назвать здоровыми») являл собой альтернативу Стамболову, о котором в кулуарах поговаривали, что он близок к безумию. Ранее равнодушные к «импортному» Его Высочеству болгары начали присматриваться, обсуждать, возлагать надежды — сбыточные или нет, неважно. В общем, как пишет Добри Ганчев, «верили мы тогда, глупцы, что без Фердинанда Болгария потонет! Да простят нам грядущие поколения эти наши пакостные заблуждения!».

Да, «глупцы». Да, явка с повинной к «грядущим поколениям» — но это много позже, после двух Катастроф[40], когда постаревшим и помудревшим идеалистам многое виделось в совсем ином свете. А тогда, в 1893-м, всем хотелось верить в «доброго царя», тем паче что мудрая принцесса Клементина, обожаемая матушка монарха, не жалела денег на благотворительность, за что ее любили. И князь (написать «Фифи» уже и рука не поднимается) очень успешно отыгрывал очки в свою пользу, по мелочам выстраивая авторитет.

Скажем, умер в ноябре на операционном столе совсем еще молодой — всего тридцати шести лет от роду — Баттенберг, живший в изгнании мирной семейной жизнью, и Фердинанда это обрадовало, ибо у Лондона на предшественника по-прежнему имелись планы, да и Стамболов через посредников начал искать с Александром контакты. Однако радость свою он поверил только дневнику, да и то уклончиво, а официально заявил, что «первый князь Болгарии, мой родственник и друг, заслуживает найти вечный покой в болгарской земле», выписал тело, устроил в Софии пышные похороны — сам в первом ряду — и назначил солидную пенсию семье.

Это понравилось многим. Теперь, по прошествии лет, плохое забылось, а вот Александра в Пловдиве и Александра при Сливнице помнили, и неформальный рейтинг князя резко подскочил. Еще больше сыграли на имидж Его Высочества беременность княгини, живо волновавшая всех домохозяек княжества, и рождение ею 18(30) января 1894 года наследника — Бориса Клеменса Роберта Марии Пия Людвига Станислава Ксаверия, самим фактом своего появления на свет зафиксировавшего, что папаня — не перекати-поле, а основатель династии, навсегда связавший себя с Болгарией.

И вот теперь-то...

ИЩИТЕ ЖЕНЩИНУ!

Через две недели после рождения первенца Фердинанд с семейством уехал в Австро-Венгрию, как всегда оставив Болгарию на премьера, однако на сей раз приказав военному министру более не докладывать Стамболову и кабинету о состоянии дел в армии, уведомляя об этом депешами только лично его. И практически сразу, как только поезд отошел от перрона, в парламенте начались «наезды» на диктатора, причем на сей раз «пешек» вперед не посылали: с самыми жесткими обвинениями выступали «тяжеловесы» типа Радославова и Стоилова.

А затем подключилась и пресса — да еще как! «Свободное слово» — главная оппозиционная газета Болгарии, популярностью не уступающая официозной «Свободе», — принялось методично радовать аудиторию первосортной «клубничкой» из разряда «интересно каждому». Началось с подробных интервью бывших узников, страдавших в «стамболовских застенках», с жутковатыми деталями про батоги, дыбы, иголки под ногти и паяльные лампы. Потом — лавиной, с копиями показаний — статьи о семидесяти семи «пострадавших», подавших в суд, — журналистское расследование о походах Стамболова по проституткам. Естественно, с пикантными деталями: «меня садистски мучил», «а меня, наоборот, требовал мучить его», «а мне, попользовав, не оплатил услуги», «а меня (бедолагу) соблазнил, вынудив идти по пути порока»